Эдит
Я размеренно покачивалась на волнах, окутанная заботой и теплом. Последнее, что я помнила, — это как монахи принесли мне робу, велели немедленно переодеться в нее, иначе они разденут меня силой и голой возведут на костер. Да-да, именно так я и узнала, что меня обвиняют в ведьмовстве. Даже спрашивать не стала, кто тот инквизитор, то вынес мне приговор, и так все ясно — лорд Монфолк-старший. Тратить время на мысли об этой сволочи не стала, минут и без того осталось мало. Я старалась переодеваться медленнее, продумывая пути побега. Возможно, у меня что-нибудь и получилось бы, если бы монахи не скрутили меня еще в темнице, которую они беззастенчиво называли кельей, и буквально вынесли меня во внутренний двор. Я извивалась, кричала, но все бес толку. Когда меня привязывали к столбу посреди огромного будущего костра, мне показалось, что палачи в рясах решили из жалости задушить меня перед сожжением, так сильно стянули мне талию и шею. Но нет, вот один из них направляется ко мне с полыхающим факелом, бросает пламя на хворост. Я боролась до последнего, пыталась, выворачивая пальцы, развязать толстые грубые веревки, но душащий дым окутал меня, словно объятия смерти. Глаза заслезились, спазм сдавил и без того сжатое горло, перед глазами все поплыло. Последнее, что я увидела, а может и не увидела, а пожелала увидеть, была статная мужественная фигура, выскочившая из-за угла и бросившаяся к моему смертному одру. Я уже не могла ничего рассмотреть, но я верила, что это Он, тот, кто спасет меня. Мне казалось, что он несется прямо ко мне, что его пытаются задержать, но он все равно рвется ко мне через адские языки, но не успевает, я уже ухожу, стихия Дьявола уже поглощает меня. А вдалеке занималось пламя утренней зари, а у меня под ногами — пламя моей смерти…
Смерть. Говорят, что закоренелых грешников ждет Ад. А я была грешницей. В детстве мама садилась рядом со мной с маленькой карманной Библией и мы разучивали молитвы. Она часто водила меня в церковь. Папа говорил, что она была ангелом во плоти. Но оказалось, что даже ангелы смертны. Мама ушла неожиданно, а когда почувствовала, что приходит её время встретиться с Богом, которому она так усердно молилась и в которого так искренне верила, позвала меня и просила присмотреть за сестрами. На иконке, которую она носила с детства и не снимала до самой смерти, я клялась, что сделаю все, чтобы Габриэлла и Розали были счастливы, что буду сильной и заберу себе все несчастья, предназначенные нам троим. Мама заснула навечно с блаженной улыбкой на устах. С того дня я ни разу не была в церкви. Сперва я злилась и обвиняла Бога в смерти мамы. Почему Он не спас её? Неужели она не была достойна долгой счастливой жизни? Как Он мог оставить сиротами нас с сестрами?! Постепенно боль притупилась, но от храмов я продолжала держаться подальше. Мне казалось, что я не смогу переступить порог божьей обители после стольких лет, прожитых без молитв. Я забыла все, что читала в Библии, да и саму книжку в сердцах хотела выкинуть. Не было сил видеть вещь, которую так часто держала в руках мама! Но Библия пропала, а позже, когда остыла, я нашла её под матрасом у Габриэллы. Я знала, что сестра часто одна ходит в церковь и рассказывает Розали о Боге. В душе я понимала, что это должна бы делать я, но это было выше меня. Когда нужда постучалась в двери нашего дома, я была готова пойти на все, только бы не дать нашей семье пойти ко дну. Я была твердо уверена, что в борьбе за лучшую жизнь и за выгодный брак как путь к этой самой жизни все средства хороши: обман, воровство, соблазнение. Одна единственная мысль билась в моем сознании — мысль о сестрах, о нежной чистой Габриэлле и жизнерадостной цветущей Розали, которым придется продаться или старым извращенцам, или уродливым богачам, если я отступлюсь. И я грешила, ни на секунду не задумываясь о своей душе, добровольно пробивая себе дорогу в Ад. Но если это и есть то самое царство Дьявола, то не надо мне никакого Рая! Тепло, ласка и милый знакомый голос, как же хорошо…
