Последние два дня они провели в Мелагре, в то время как остальные рингеры отправились на четыре дня в Клонкарри, а Расти и Линн забрали детей с собой к друзьям в Маунт-Айзу. Послезавтра рано утром все они приедут обратно, и Мелагра вернется к работе. Джина улыбнулась, снова вспомнив, как они с Пэришем просидели два дня за компьютером, играя в военные игры. Естественно, с ее мастерством и опытом, она каждый раз побеждала, но Пэриш умел проигрывать и был очень щедр, когда дело дошло до поздравительных поцелуев победителю.
Она вздохнула. Что-то говорило ей, что, когда она уедет отсюда, компьютерные игры перестанут быть для нее терапией.
Два дня. У них с Пэришем оставалось только два дня.
Волнение во дворе уже улеглось, и Пэриш, не спешиваясь, вываживал коня. В ней поднялась волна гордости за него. Жеребец отнюдь еще не был укрощен, он то и дело взбрыкивал, но красивый наездник явно уже овладел ситуацией.
И чертовски хорошо сознавал это! Так подумала Джина и усмехнулась, когда Пэриш послал ей самодовольную улыбку.
- Теперь можешь сойти, - поддразнила она.
Он тряхнул головой:
- Еще пять минут. Ведь на нем только во второй раз и седло, и я. Впервые это было перед ревизией. Я хочу дать ему чуть подольше походить под седлом.
- Ладно. А не опасно мне наблюдать, сидя на заборе?
- Лучше не надо. Вдруг ему опять взбредет в голову рассердиться?
И Джина осталась стоять на нижней перекладине, положив руки на верхнюю и подперев одной рукой подбородок. Слыша, как Пэриш мягко подбадривает молодого коня, она снова и снова удивлялась множеству контрастов в этом человеке. Когда стало ясно, что он удовлетворен тем, как справился со строптивым жеребцом, и что ей не придется вызывать по радио "скорую помощь" по поводу сломанной ноги или чего-нибудь похуже - а об этом она неоднократно подумывала в последние сорок минут, - Джина отправилась в дом приготовить еду.
Она делала салат, когда открылась дверь и вошел Пэриш. И остановился.
Сквозь ее распущенные по плечам волосы просвечивало льющееся через окно солнце, и они сияли, словно занавес из блестящего шелка. На ней была одна из его дешевых рубашек. Рукава закатаны до локтей, подол навыпуск. Под рубашкой черные леггинсы, ноги босы.
Ничего особенного ни в ее виде, ни в ее движениях не было, но душа его ушла в пятки, и он понял, что умрет у ног этой женщины.
Она вздрогнула, когда до нее донесся стон, вырвавшийся из самого его сердца:
- Прости, любимая. - Он позволил двери позади него захлопнуться. - Я не хотел тебя напугать.
- Ты не напугал. - И поправилась: - Ну, может, немножко.
Отбросив волосы за плечи, она благословила его улыбкой, сразу заставившей его сойти с протоптанной к холодильнику дорожки и поцеловать ее. Эта женщина попирает привычки всей его жизни. Радость, которую она в нем вызывала, охватывала все его существо. Осязать ее, видеть, как она двигается рядом!
Долго-долго он лихорадочно пил с ее губ, надеясь получить достаточно сладости, чтобы продержаться, пока не примет душ и не успокоится.
Наконец Пэриш оторвался от нее и хотел было совсем отстраниться, но Джина вдруг напряглась, ее руки обвились вокруг его талии, она покрыла поцелуями его лицо, потом уткнулась в ямочку на шее. От него пахло лошадью и кожей, она ощущала вкус пыли и пота и глубоко вдыхала эти запахи, гордясь ими как свидетельством его трудной работы и истинной мужественности. Рубашка на его спине была влажная, и она сжала ее пальцами, бросая вызов рукам на своих плечах, пробующим отодвинуть ее.
- Любимая, я разгорячен и весь в поту, - бормотал он ей куда-то в волосы, потом испустил глубокий, громкий вздох. - Ты пахнешь так чертовски хорошо... - Он застонал. - Дай мне принять душ.
Она покачала головой и склонила ее так, чтобы видеть его лицо. При этом движении ее губы коснулись его груди, и плоть его пробудилась немедленно, что сразу ощутил ее ныне столь уязвимый живот - в нем вспыхнули раскаленные искры.
- Не ходи никуда, Пэриш. Хочу, чтоб ты любил так. - Ее глаза, горевшие жестокой, горячей жаждой, столь знакомой Пэришу, отражали и его собственную страсть. - Здесь, - продолжала она медленно и хрипло, а в это время ее пальцы трудились над пуговицами его рубашки. - Сейчас. И без... - она подчеркнула слово самоуверенной улыбкой, а ее ловкие пальчики были уже на его поясе, - всяких благородных жертв с твоей стороны.
