Стоит ли им жить? - страница 53
Крис не смеялся. Он все качал головой и шептал про себя: «Плохо, плохо, плохо…»
Впрочем, надо сказать, что мрачное настроение Криса отчасти подбодряло меня, так же как и присутствие Говарда О. Гунтера. Говард уж, конечно, не кабинетный теоретик, доказывающий, что разрушение молочных хозяйств увеличивает национальные ресурсы, освобождая страну от излишков молока. Говард придерживается взгляда, что непосредственное наблюдение над тем, как тысячи фермеров теряют все свое достояние, дает больше, чем математические мозговые штормы, приводящие к выводу, что фермеры и вся страна станут богаче, если начнут меньше сеять. Говард не статистик, а человек. Это первый из известных мне правительственных чиновников, к тому же связанный с комитетом пособий, который считает, что все американцы имеют право на приличную жизнь, и никогда он не говорит о том, что миллионы людей, получающих пособия, — бродяги и бездельники… Это даже забавно, как один человек доброй воли и здравого смысла может воскресить вашу веру, вдребезги разбитую кретинизмом казенной экономики!
Приятно было видеть Говарда Гунтера в действии. Выбравшись из пылевого сумрака, нависшего над землей, мы въехали в городок у водопадов Черной речки и остановились перед конторой окружного комитета по борьбе с засухой. Там стояла уже толпа фермеров с изможденными лицами и мучительным выражением в глазах. На них были рваные рабочие шаровары, и я чувствовал себя ужасно глупо, когда мы вошли — с большой важностью — в элегантных летних костюмах. Они смотрели на нас каким-то особенным взглядом, и можно ли их за это винить? Говард Гунтер вступил в беседу с маленьким старичком, который говорил ему, что не знает, как дальше сохранить своих коров…
Этому человеку, по сравнению с другими висконсинскими фермерами, сильно повезло. Ценою всего своего состояния и использования полностью государственного кредита ему удалось поддержать удой молока на должной высоте. Для этого ему пришлось покупать корма, не считаясь с ценой, а молоко продавать ниже себестоимости. Он уж и не мечтал об автомобиле или другой роскоши в этом роде, поскольку торговал себе в убыток. Не мог он также ликвидировать ферму, разогнать коров и жить с большой семьей на «сократительное» пособие. Он зашел в тупик, залез по уши в долги, и в конце концов попал в число правительственных нахлебников. Он слезно умолял Гунтера — не поможет ли ему чем-нибудь дядюшка Сэм? У него есть земля, вспаханная и совершенно готовая. Если бы ему дали заимообразно каких-нибудь семян — суданской травы, сои, чего-нибудь! Он с радостью потом отработает этот заем…
— Я никогда не забуду выражения глаз этого маленького фермера, — сказал Гунтер, когда мы ехали обратно. — Он раньше никогда ничего не просил. Он даже не представлял себе, как можно просить чего-нибудь. Заметили, с каким доверием он подошел ко мне? Для него я сам Великий белый отец…
Мог ли бедный старичок знать то, что было известно Гунтеру — что, может быть, семян вообще нехватит для всех!
— Если бы только получить семян и если бы дождик… — говорил маленький фермер.
Этого дня я не забуду до самой смерти. Мы ехали на северо-запад от Черной речки, и перед нами кошмарной кинолентой пробегали поля погибшей тимофеевки, клевера без цвета, ячменя без зерен. Все это можно было видеть сквозь красно-бурый туман, поднимавшийся с песчано-глинистой почвы, которая улетала с полей, оставляя их обнаженными и пустыми; эти поля напоминали пустынные просторы нашей Голодной улицы, с которой глина улетела сорок лет тому назад. Такими же печальными, как поля, улетавшие из-под ног их владельцев, казались ямы на месте бывших когда-то погребов и кусты сирени, посаженные хозяйками «для памяти», как выражается Диплидж. Что еще останется для меня ужасным воспоминанием до тех пор, пока я навсегда не перестану ужасаться, — это выражение глаз у скота, у этих черно-белых коров, которые были когда-то гладкими и лоснящимися. Они выщипывали мертвую траву. Они вырывали ее с песком и камнями. Они выплевывали ее. Они взрывали целые луга, уничтожая возможности будущего года…
