В себе я разбираться начинаю:
И уж не прав ли был он, что со мной
Он говорил так нагло и бесстыдно?
Ведь я, пожалуй, был и сам такой…
Тогда ж казалось это мне обидно
И самого себя мне было жаль.
Нет, не напрасно здесь сижу я, видно!
И не в морали дело — что мораль!
С моралью тоже можно лицемерить.
Здесь я учусь смотреть иначе, в даль,
В Безмерности — себя иначе мерить,
Я сердцем знал, Кого я обижал,
В Кого хотел — и все ж не мог не верить,
Но лгать себе упорно продолжал,
Что я не знаю,— и могу ли знать я,—
Кто это тело, и зачем мне дал.
Однако, знал, и в этом все проклятье.
Я знал, что от любви мне все дано,
Но этого и не желал признать я,
А потому вокруг меня темно…
Когда б не знал — ведь был бы я невинней,
Я это понял в темноте давно,
И был бы, может быть, пред нами ныне
Не этот мутный, черный океан,—
Совсем другой, приветливый и синий…
Но стоит ли мечтать!.. А там обман,
Всю жизнь без перерыва продолжая,
Привычкой сделал я. Но, обуян
Желаньем оправдать себя, считая
Ее за верность, надо ж верным слыть!
Но верность у меня была иная,
Я верен только телу мог и быть.
А верящих в меня давно и слепо
Я, для того, чтоб плоти угодить,
Обманывал и грубо, и нелепо.
Откроется обман? Когда-нибудь!
Не дорожил я с верящими скрепой
И, если выгодно их обмануть,
Минутой пользовался просто данной,
Не думая о будущем ничуть.
Ведь те, кто были для меня желанны,
Мне были не равны. Они всегда
Стояли в чем-то ниже, как ни странно.
И замечать я стал, что иногда —
Всё чаще — с равными мне непривычно
И как-то скучно. Это не беда,
Казалось мне. Ведь это так обычно!
И я не трогал чувства моего,
Насилие считая неприличным.
И был мне тот приятнее всего —
Вы это даже без труда поймете,—
С кем говорить не надо ничего.
Подобные дела, где, в общем счете,—
Ведь вам известно кое-что о них?—
Всё сводится к одной лишь только плоти,
Решаются в условиях своих.
Итак — мои мне делались все ближе.
Но не судил я строго и других,
Хоть и общалс я с теми, кто пониже.
А несужденьем прочих — щеголял.
Я говорил себе: „Они не ты же,
По-доброму суди их“. Но я лгал,
Не добродетель — эти несужденья,
Не доброта, когда я им прощал —
И что прощал? — но если не презренье,
То невниманье к ним и к жизни их.
Теперь я даже знаю: без сомненья,
Я никого и не видал из них,
Так были мне они неинтересны.
Я жил среди сообщников моих.
Порой и с ними мне бывало тесно,
Уж очень тело я избаловал.
Поил его, кормил, и неизвестно,
Чего еще ему не отдавал.
И всё же был я телом недоволен
И очень за него бояться стал.
Мне, что ни день, казалось, что я болен.
Хранил я тело, всячески лечил,
Но сохранить его я не был волен.
И потерял, как ни заботлив был.
Там, где-то на земле, оно истлело…
Но не довольно ли я говорил?
Теперь вы знаете, в чем было дело,
Как на земле я прожил жизнь мою,
И как меня поработило тело.
Вы поняли, что я судьбу свою
Сам для себя готовил, притворяясь,
Что правды даже в сердце не таю,
Себя незнаньем оправдать стараясь.
Вы поняли, что этот океан,
И то, что на волне я так качаюсь,
Все это мне — за лживость, за обман…
О, только здесь я понял, как обидел
Того, Кем дар высокий был мне дан,
И лучше бы меня Он ненавидел!
А Он любил… Но я понять не мог,
И на земле я этого не видел.
Теперь конец. Прошел последний срок.
Рассказ мой кончен тоже. И заране
Ответ ваш слышу. Дам себе зарок
Ни с кем не говорить, сидеть в тумане,
Чтобы земных ответов не слыхать.
Ведь как к моей вы прикоснетесь ране?
Вы скажете — давно, мол, ясно вам,
Что все мои ошибки — лишь пустое
В сравненьи с тем, что делается там,
Там, на земле… Ведь там теперь такое,
Что психологии, мол, ваши — вздор.
И что вы можете сказать другое?
Так пусть вам будет это не в укор,
Но я прошу вас очень: помолчите.
Такой ответ — ведь это приговор…
И лучше ничего не говорите.
Слова мне будут тяжелей всего.
А что касается земных событий —
Они известны здесь… И оттого
Я не хочу сравнений ваших с ними.
Нет, нет, не отвечайте ничего!
А если вы произнесете Имя…»
Он много бы еще наговорил,
Весь в увлеченьи бедами своими,
Но Данте здесь его остановил,
