Ты Жизни всё простил: игру,
Обиду, боль и даже скучность.
А темноокую ее Сестру?
А странную их неразлучность?..
Хочешь знать, почему я весел?
Я опять среди милых чисел.
Как спокойно меж цифр и мер,
Строг и строен их вечный мир.
Всё причинно и тайно-понятно,
Не случайно и не минутно.
И оттуда, где всё — кошмары,
Убегаю я в чудо меры.
Как в раю, успокоен и весел,
Я пою — божественность чисел.
Недолгий след оставлю я
В безвольной памяти людской.
Но этот призрак бытия,
Неясный, лживый и пустой,—
На что мне он?
Живу — в себе,
А если нет… не все ль равно,
Что кто-то помнит о тебе,
Иль всеми ты забыт давно?
Пройдут одною чередой
И долгий век, и краткий день…
Нет жизни в памяти чужой.
И память, как забвенье,— тень.
А на земле, пока моя
Еще живет и дышит плоть,
Лишь об одном забочусь я:
Чтоб не забыл меня Господь.
1913 — 1925
СПБ — Cannet
(«… революция выкормила
его, как волчица Ромула…»)
Д. М.
Пришла и смотрит тихо.
В глазах — тупой огонь.
Я твой щенок, волчиха!
Но ты меня не тронь.
Щетенишься ли, лая,
Скулишь ли — что за толк!
Я все ухватки знаю,
Недаром тоже волк.
Какую ни затеешь
Играть со мной игру —
Ты больше не сумеешь
Загнать меня в нору.
Ни шагу с косогора!
Гляди издалека
И жди… Узнаешь скоро
Ты волчьего щенка!
Обходные дороги,
Нежданные пути
К тебе, к твоей берлоге,
Сумею я найти.
Во мху, в душистой прели,
Разнюхаю твой след…
Среди родимых елей
Двоим нам — места нет.
Ты мне заплатишь шкурой…
Дай отрастить клыки!
По ветру шерсти бурой
Я размечу клоки!
Вернулась — как голубой щит:
Даже небо вокруг голубит.
Скажи, откуда ты, где была?
Нигде; я только, закрывшись, спала.
А почему ты такая другая?
Осень; осенью я голубая.
Ночь холоднее — и я синей.
Разве не помнишь лазурных огней?
Алмазы мои над снегами?
Острого холода пламя?
Ты морозные ночи любил…
Любился Не помню, я все забыл,
Не надо о них, не надо! Постой,
Скажи мне еще: где тот, золотой,
Что недавно на небе лежал, — пологий,
Веселый, юный, двурогий?
Он? Это я, луна.
Я ион,— я иона.
Я не вечно бываю та же:
Круглая, зеленая, синяя,
Иль золотая, тонкая линия —
Это всё он же, и все я же.
Мы — свет одного Огня.
Не оттого ль ты и любишь меня?
Дон-Жуан, конечно, вас не судит,
Он смеется, честью удивлен:
Я — учитель? Шелковистый пудель,
Вот, синьор, ваш истинный патрон.
Это он умеет с «первой встречной»
Ввысь взлетать, потом идти ко дну.
Мне — иначе открывалась вечность:
Дон-Жуан любил всегда одну.
Кармелитка, донна Анна… Ждало
Сердце в них найти одну — Ее.
Только с Нею — здешних молний мало,
Только с Нею — узко бытие…
И когда, невинен и беспечен,
Отошел я в новую страну,—
На пороге Вечности я встречен
Той, которую любил — одну…
Святое Имя, среди тумана,
Звездой далекой горит в ночи.
Смотри и слушай. И если рано —
Будь милосерден: молчи! молчи!
Мы в катакомбах. И не случайно
Зовет нас тайна и тишина.
Все будет явно, что ныне тайно
Тому, в ком тайне душа верна.
«Дана мне грозная отрада…»
Дана мне грозная отрада,
Моя необщая стезя.
Но говорить о ней не надо,
Но рассказать о ней нельзя.
И я ли в нем один! Не все ли?
Мое молчанье — не мое:
Слова земные отупели,
И ржа покрыла лезвее.
Во всех ладах и сочетаньях
Они давно повторены,
Как надоевшие мечтанья,
Как утомительные сны.
И дни текут. И чувства новы.
Простора ищет жадный дух.
Но где несказанное слово,
Которое пронзает слух?
О, родился я слишком поздно,
А бедный дух мой слишком нов…
И вот с моею тайной грозной
Молчу — среди истлевших слов.
1
Улица. Фонарь. И я.
Под фонарем круг.
В круге, со мною, друг.
А друг — это сам я.
Светит фонарь.
Часы бегут.
Простор. Уют.
Я. Круг. И фонарь.
2
Ночую за полтиницей.
А то в котлах.
Пальцы в заусеницах,
Голова в паршах.
Да девчонкам не доглядывать,
Бери, не хочу.
Любая рада порадовать,
Как с удачей примчу.
А удача моя — сноровочка:
Проюркиваю под локтем,
Продергиваюсь веревочкой,
Проскальзываю ужом.
