Стихотворения, не вошедшие в сборники - страница 25

---

Перейти на стр. ОК

---

Россией зовется в веках.

Мы края не видели краше,

а были во многих краях.

Но где бы стезя ни бежала,

нам русская снилась земля.

Изгнание, где твое жало,

чужбина, где сила твоя?

Мы знаем молитвы такие,

что сердцу легко по ночам;

и гордые музы России

незримо сопутствуют нам.

Спасибо дремучему шуму

лесов на равнинах родных,

за ими внушенную думу,

за каждую песню о них.

Наш дом на чужбине случайной,

где мирен изгнанника сон,

как ветром, как морем, как тайной,

Россией всегда окружен.

4 июня 1927

ШАХМАТНЫЙ КОНЬ

Круглогривый, тяжелый, суконцем подбитый,

шахматный конь в коробке уснул, —

а давно ли, давно ли в пивной знаменитой

стоял живой человеческий гул?

Гул живописцев, ребят бородатых,

и крики поэтов, и стон скрипачей…

Лампа сияла, а пол под ней

был весь в очень ровных квадратах.

Он сидел с друзьями в любимом углу,

по привычке слегка пригнувшись к столу,

и друзья вспоминали турниры былые,

говорили о тонком его мастерстве…

     Бархатный стук в голове:

     это ходят фигуры резные.

Старый маэстро пивцо попивал,

слушал друзей, сигару жевал,

кивал головой седовато-кудластой,

и ворот осыпан был перхотью частой —

скорлупками шахматных мыслей.

И друзья вспоминали, как, матом грозя,

Кизерицкому в Вене он отдал ферзя.

Кругом над столами нависли

табачные тучи, а плиточный пол

был в темных и светлых квадратах.

Друзья вспоминали, какой изобрел

он дерзостный гамбит когда-то.

Старый маэстро пивцо попивал,

слушал друзей, сигару жевал

и думал с улыбкою хмурой:

"Кто-то, а кто — я понять не могу,

     переставляет в мозгу,

как тяжелую мебель, фигуры,

и пешка одна со вчерашнего дня

черною куклой идет на меня".

Старый маэстро сидел согнувшись,

пепел ронял на пикейный жилет, —

и нападал, пузырями раздувшись,

неудержимый шахматный бред.

Пили друзья за здоровье маэстро,

вспоминали, как с этой сигарой в зубах

управлял он вслепую огромным оркестром

незримых фигур на незримых досках.

Вдруг черный король, подкрепив проходную

пешку свою, подошел вплотную.

Тогда он встал, отстранил друзей

и смеющихся, и оробелых.

Лампа сияла, а пол под ней

был в квадратах черных и белых.

На лице его старом, растерянном, добром

     деревянный отблеск лежал.

Он сгорбился, шею надул, прижал

     напряженные локти к ребрам

и прыгать пошел по квадратам большим,

     через один, то влево, то вправо, —

и это была не пустая забава,

     и недолго смеялись над ним.

И потом, в молчании чистой палаты,

     куда черный король его увел,

на шестьдесят четыре квадрата

     необъяснимо делился пол.

И эдак, и так — до последнего часа —

в бредовых комбинациях, ночью и днем,

     прыгал маэстро, старик седовласый,

        белым конем.

<23 октября 1927>

РАССТРЕЛ

Небритый, смеющийся, бледный,

в чистом еще пиджаке,

без галстука, с маленькой медной

запонкой на кадыке,

он ждет, и всё зримое в мире —

только высокий забор,

жестянка в траве и четыре

дула, смотрящих в упор.

Так ждал он, смеясь и мигая,

на именинах не раз,

чтоб магний блеснул, озаряя

белые лица без глаз.

Всё. Молния боли железной…

Неумолимая тьма.

И, воя, кружится над бездной

ангел, сошедший с ума.

<20 декабря 1927>

ОСТРОВА

В книге сказок помню я картину:

ты да я на башне угловой.

Стань сюда, и снова я застыну

на ветру, с протянутой рукой.

Там, вдали, где волны завитые

переходят в дымку, различи

острова блаженства, как большие

фиолетовые куличи.

Ибо золотистыми перстами

из особой сладостной земли

пекаря с кудрявыми крылами

их на грани неба испекли.

И должно быть легче там и краше,

и, пожалуй, мы б пустились вдаль,

если б наших книг, собаки нашей

и любви нам не было так жаль.

Февраль 1928

РАЗГОВОР

Писатель. Критик. Издатель.

ПИСАТЕЛЬ:

Легко мне на чужбине жить,

писать трудненько, — вот в чем штука.

Вы морщитесь, я вижу?

КРИТИК:

          Скука.

Нет книг.

ИЗДАТЕЛЬ:

   Могу вам одолжить

два-три журнала, — цвет изданий

московских, — "Алую Зарю",

"Кряж", "Маховик"…

КРИТИК:

         Благодарю.

Не надо. Тошно мне заране.

У музы тамошней губа

отвисла, взгляд блуждает тупо,

разгульна хочет быть, груба;

все было б ничего — да глупо.

ИЗДАТЕЛЬ:

Однако хвалят. Новизну,

и быт, и пафос там находят.

Иного — глядь — и переводят.

Я знаю книжицу одну…

КРИТИК:

Какое! Грамотеи эти,

Цементов, Молотов, Серпов,

Читать дальше

---

Перейти на стр. ОК

---