Почти умея выразить словами –
О чем звезда мерцает до утра,
О чем вода трепещет ключевая,
О чем синеют небо и гора,
О чем шиповник пахнет, расцветая…
Порой, читая вслух парижским крышам
Его стихи таинственно-простые,
В печали, ночью, в дождь – мы видим, слышим
(В деревне, ночью, осенью, в России):
Живой, знакомый нам, при свечке сальной
Свои стихи негромко он читает,
И каждый стих, веселый и печальный,
Нас так печалит, словно утешает.
И кажется – из царскосельской урны
Прозрачная, хрустально-ключевая
Течет струя свободно и небурно,
Курчавый облак ясно отражая.
И полной грудью мы грустим – но счастьем,
Как вдохновеньем, безотчетно мудрым
Наполнен мир, и стоит жить и, настежь
Открыв окно, дышать парижским утром.
В такой же день, весной, с тобой вдвоем,
Впервые говоря о нашем общем,
Мы шли… А после – каждый о своем:
Я говорил, порой, бессвязно, в общем,
А ты не слушала… Но в смертный час
В непонятом, в неразделенном, в личном
Таким ненужным станет все для нас –
Бессмысленным, бесцельным, безразличным.
И лишь одно на свете – мы вдвоем,
Совсем одни, совсем одно друг с другом,
Таким же, как сегодня, теплым днем,
И радуга непрочным полукругом
Стоит вдали…
Влюбленные целуются опять
На влажной от дождя скамейке.
В косом луче развившаяся прядь
Свисает в виде смуглой змейки.
С тяжелых роз стекают на ладонь
Прозрачно-выпуклые слезы.
В изгибах уха – розовый огонь
Слегка похож на завязь розы.
Опять подымается ветер,
Опять лиловеет восток,
И в сумраке еле заметен
Летящий опавший листок.
(Листок за листком пролетает.)
Опять начинает светать,
Опять мы встаем – и считаем,
Что все повторится опять.
Опять мы заводим пружину
Часов на положенный срок,
Опять мы бросаем в корзину
Один календарный листок.
Наклонись над рекой, погляди:
Тень твоей головы и груди
Неподвижна, как если бы в пруд
Ты гляделся; а воды текут
Мимо тени, тебя и всего,
Мимо светлого дня твоего.
Только – сердце боится слегка:
Есть на свете другая река,
Уносящая солнечный день,
И твою мимолетную тень,
И тебя самого заодно
На глубокое, темное дно.
В стакане стынет золотистый чай,
Чаинка видит золотой Китай.
Желтеет чай, как Желтая Река,
И тает сахар, словно облака.
Кружок лимона солнцем золотым
Просвечивает сквозь легчайший дым.
Легчайший пар напоминает ей
Туман прозрачный рисовых полей.
И ложечка серебряным лучом
Упала в золотистый водоем,
Где плавает чаинка, где Китай,
Блаженный край, ее недолгий рай.
В углу, над шкафом, от стены
Кой-где отпала штукатурка,
И пятна плесени видны.
А я гляжу и вижу турка
В высокой феске, на коне,
Кривой залив, луну над мысом.
Я пятна на сырой стене
Каким-то наделяю смыслом.
А в окнах тает полутьма,
И возникает панорама:
Там – тучи, площади, дома,
Зелено-бурый купол храма,
Пятно расплывчатой зари,
Сырая празелень и гнилость.
Все – пятна плесени. Смотри:
И штукатурка отвалилась.
Я слышал где-то анекдот:
Спешит по делу пешеход
Весенним полднем городским.
А некто семенит за ним
И говорит, неясно, в нос:
– Простите. Маленький вопрос:
Вы верите, хоть иногда,
В загробный мир, скажите, да? –
И ждет. И, получив в ответ
Слегка рассеянное «нет»,
Бормочет грустно: – Очень жаль!
И, закрутившись, как спираль,
И делаясь совсем сквозным,
Рассеивается, как дым.
Ну вот и всё. Ведь если вдруг
Ты скажешь, поглядев вокруг,
Что ты не веришь в этот мир,
Мир не уйдет, как дым, в эфир.
Быть может, в мире всё иначе,
Быть может, мир совсем другой,
И всё вокруг не больше значит,
Чем бред, воображенный мной, –
И только вихри электронов,
Как заведённые, кружат?
И нет ни этих старых кленов,
Ни девушки, входящей в сад…
Но вот, сейчас, я прижимаю
Мою щеку к твоей щеке,
И ты, простая и живая,
Стоишь со мной, рука в руке.
Все достоверно, все понятно:
Желтеют клены, воздух тих,
А небо – синее, как пятна
Чернил на пальчиках твоих.
Нам кажется, все ясно, очень просто:
На уличной скамейке рядом с нами
Худой старик, замученный работой,
Сидит, согнув сутуло позвоночник,
