Стихотворения и поэмы - страница 32

Шрифт
Интервал

стр.

к груди своей Магнитная гора.
И, как солдаты, после битв живые,
испытанные болью огневой,
пройдя все испытанья силовые,
мы возвратились в вечный город свой.
Великий город, непокорный бурям,
своим трудом построенный навек,
свой — без церквей, без кабаков, без тюрем,
без нищих, без бандитов, без калек.
Железный город. Богатырь на страже.
Работой дни и ночи занятой,
поднявшийся над всею злобой вражьей
стальной творимой вечно высотой.
Здесь, как огонь, сердца людские чисты
и крепостью похожи на руду.
Здесь мы всю жизнь живем как коммунисты,
по радостям, по чести, по труду...
На холоде ладони разогреем
в руках друзей — товарищей своих,
по всем цехам, забоям, батареям,
на всех углах площадок заводских.
И до утра не в силах распроститься,
смутив себя, присядем у стола,
дивясь тому, что детских снов жар-птица
когда-то нашей юностью была.
Спасибо ей за сказку в колыбели,
за первую изведанную страсть,
за то, что заставляла рваться к цели,
без страха заблудиться или пасть,
за то, что жаждой мучила немало,
лишала нас еды, терпенья, сна,
когда для взлета крыльев не хватало,
а улица казалась нам тесна.
Но не забудем пустоцвет во взгляде,
когда, глазами избегая тьмы,
мы гордо жили, в тень свою не глядя,
и только в муках прозревали мы.
И враз поймём, что мы совсем не дети,
и наши раны пот соленый жжет,
и не было, и нет жар-птиц на свете —
есть наша воля жить на полный взлет.
И мы — почти что веку одногодки —
про юность песни вечные споем,
за юность нашу выпьем доброй водки
в последний раз... И чарки разобьем.

1943-1959

ПЕСНЯ О СТРАДАНИЯХ ПОДРУГИ

поэма
Дни за днями ходим рядом
эстакадою литой
с нашим горем и отрадой,
с нашей Любкой золотой.
Отсмеялись, забывая,
что на горе нам дана
на четырнадцать товарищей
учетчица одна.
С нею — друга не отбреешь
словом, крепким сгоряча,
ни за что не пожалеешь
онемевшего плеча.
Поворачивайся, кабы
на безусых мужиков
дорогая (всё же баба)
не глядела вожаком.
Где уж нам уж до любови,
коли, губы не раскрыв,
улыбается любому,
вроде ласковой сестры,
синим глазом не разведав,
кто измучился любя...
...Отсмеялись за беседой,
отстрадали про себя.
Так по своему урону,
у обиды в поводу,
проморгали, проворонили мы
девичью беду.
Не заметили, как песней
да ухваткой плясовой
неизвестный нам ровесник
водит девку за собой,
будто клятвой отвечая,
самой лучшей, самой той,
августовскими ночами
перед звездочкой святой.
Дни зарницами летели,
август сказкой позади...
Вот осенние недели
и недельные дожди.
В эту пору смутным часом
подошла в ночи одна.
Постояла, постучала
в стекла нашего окна.
Отворили, привечали,
словно время нипочем,
поздоровалась печально,
не спросила ни о чем.
Мы молчали. Было тихо.
И никто спросить не мог:
— Что за горе, что за лихо,
синеглазый огонек?..
Не почуяли, не знали
неразгаданную боль,
что окончилась слезами
злая девичья любовь.
И, как будто ради смеха,
всей судьбе наперекор,
сам любимый вдруг уехал
от любви своей, как вор.
Дни снежинками летели,
ветром путались в ногах...
Вот февральские метели,
перелетные снега.
Каждый день и каждый месяц
эстакадою литой,
как всегда, ходили вместе
с нашей Любкой золотой.
В холоду поземок вьюжных,
втихомолку, как могли,
пуще камушка-жемчужины
девчонку берегли.
По особенной поруке,
оградив ее собой,
всю работу в наши руки
брали мы наперебой.
Только где-то днем недальним,
не спросив самой пока,
поневоле загадали
день прощального гудка.
Мы же знали, скоро-скоро,
по причине горевой
Любка бросит горный город —
город славы мировой.
И на родине равнинной
с материнской долей мук
склонит голову повинную
в родительском дому.
И потянутся недели
надоедливым житьем
у высокой колыбели
над оплаканным дитем.
Нас припомнит ненароком
на работе заводской...
...Ночь за дверью, сон у окон,
губы скованы тоской.
Жили мы, не замечая,
как пришла весна, и вот
белый свет кипит ручьями,
в теплом золоте живет.
Цвет земной лежит на взгорьях,
по реке летит вода.
Позабыла девка горе,
позабыла холода.
Целый день зима лютая,
белоснежная гроза
по снежинкам тихо тает
в настрадавшихся глазах.
Да еще до боли узок,
перетянут в час любой
тонкий пояс каждой блузки —
белой, синей, голубой.
И, душевность сберегая,
как-то в полдень лучевой,
мы сказали: — Дорогая,
обойдемся... Ничего...

стр.

Похожие книги