Стихи разных лет. Борхеизмы - страница 3

Шрифт

Интервал

Слава

Видеть рост Буэнос-Айреса, его рост и упадок.

Вспоминать землистый двор и виноградник,

крыльцо и колодец.

Унаследовать английский,

домогаться англосаксонского.

Испытывать любовь к немецкому и тоску по латыни.

Беседовать в Палермо со старым убийцей.

Быть благодарным шахматам и жасмину,

тиграм и гекзаметру.

Читать Маседонио Фернандеса[11] его голосом.

Познать знаменитые сомнения,

коими является метафизика.

Прославлять клинки и разумно желать мира.

Не зариться на острова.

Не покидать домашнюю библиотеку.

Быть Алонсо Кихано

и не решиться стать Дон Кихотом.

Объяснять то, чего не знаешь,

тем, кто узнает больше тебя.

Радоваться дарам луны и Поля Верлена.

Правильно соткать какой-нибудь восьмисложник.

Снова рассказывать те же старинные истории.

Упорядочить на диалекте наших дней

пять-шесть метафор.

Избежать подкупов.

Быть гражданином Женевы, Монтевидео,

Остина и — подобно всем людям — Рима.

Боготворить Конрада.

Быть тем, что никем неопределимо, — аргентинцем.

Быть слепым.

Не столь уж диковинные вещи, но вместе — они

наделяют меня славой,

которую я никак не могу уяснить.

Нить жизни

В каком из моих городов я умру?

В Женеве, где я сподобился откровения

не столько Кальвина, сколько Вергилия

и Тацита?

В Монтевидео, где Луис Мелиан Лафинур[12],

ослепший и обременённый летами, скончался

среди документов,

готовясь написать беспристрастную

историю Уругвая, которую так никогда и не написал?

В Наре, где на японском постоялом дворе

я спал на полу и увидел во сне ужасную

фигуру Будды, которую я тронул, но никогда не

видел?

В Буэнос-Айресе, где я почти что

чужак, учитывая мои немалые годы и то,

что взяли привычку брать у меня

автографы?

В техасском Остине, где мы с матерью

осенью 1961 года открыли Америку?..

Другие узнают об этом и позабудут.

На каком языке мне придётся умереть? На

испанском, который мои предки использовали для

команд при атаке или

при игре в карты?

На английском — той Библии, которую моя

бабушка читала, стоя лицом к пустыне?

Другие узнают об этом и позабудут.

В котором часу?

В рассветных сумерках голубя, когда нет ещё

никаких тонов, или в вечерних сумерках ворона,

когда ночь упрощает и расточает видимое,

или в банальные

два часа пополудни?[13]

Другие узнают об этом и позабудут.

Эти вопросы — не от

страха, а от нетерпеливой надежды.

Они часть рокового сюжета следствий и

причин, которые никто из людей не может предсказать,

да и боги — вряд ли.

Борхеизмы

Аборт. Говорят, аборт убивает будущего Шекспира. Так ведь и Макбета.

Автографы. Я надписал столько своих книг, что в день моей смерти та, что не надписана, станет бесценной.

Ангелы. Журналисты взяли за обыкновение спрашивать: “Каково ваше послание?” Я им отвечаю, никакого послания у меня нет, послания свойственны ангелам, ангел ведь по-гречески значит посланец, а я никакой не ангел.

Бессонница. Недавно я никак не мог заснуть и стал подсчитывать количество стран. Дошёл до девятнадцатой и уснул.

Бестселлеры. В мою пору не было бестселлеров, и поэтому мы не могли предлагать себя публике. Не нашлось бы тех, кто на нас позарился бы.

Биографии. Всё это пустяшные, абсурдные упражнения. Некоторые сводятся лишь к упоминанию нового местожительства.

Блеск. Я предпочитаю быть тусклым и серым, нежели блестящим. Тем более блещущим.

Блеф. Я как-то гулял с другом и уловил, как шедший мимо парень сказал: “Борхес? Но это же чистый блеф!” Согласен, подумал я, но только блеф непреднамеренный. Я хотел поговорить с ним, но он ушёл, так что я до сих пор не знаю, блефую я или нет?

Братья Мачадо[14]. Безусловно у Антонио Мачадо есть ряд блистательных страниц, но и ряд других, где виден андалусец, который, стремясь выглядеть кастильцем, обильно использует географические названия. Я решительно склоняюсь к мнению Касиноса Ассенса[15], который считает, что Мануэль Мачадо превосходит своего брата Антонио. Разумеется, о писателе надо судить по его лучшим страницам. И я думаю, что лучшие страницы Мануэля не хуже лучших страниц Антонио. К тому же, полагаю, на оценку влияет то, что Антонио был республиканцем, а Мануэль франкистом, и мне представляется абсурдным судить о писателях по их политическим взглядам.