Стервы - страница 14
Если б только он не листал журнал с таким видом, будто Лоррен здесь и нет.
Она придвинулась к нему ближе, положив ногу на ногу, чтобы обнажить колени («самую мало используемую эротическую деталь», если верить журналу «Джаз-бэби мэгэзин»).
— Бастиан непременно поместит ее под домашний арест, когда увидит эту стрижку.
— Вот гад, — сказал Маркус, даже не взглянув на нее.
— Вот когда я подстригла свои волосы, мне не нужно было переживать. — Лоррен выбрала из стоявшей с краю стола вазочки красный леденец, развернула. — В нашем классе я самая первая на это отважилась.
— Значит, ты хотела кому-то доказать, какая ты есть.
— Ну, не столько доказать… — она сделала паузу, посасывая леденец, — сколько сделать кому-то приятное.
Тут Маркус наконец поднял голову.
— И помогло? Ему понравилось?
Ясно было, что выиграть она может, только сделав ставку на самую простую карту, которая есть в колоде каждой девушки, — на ревность.
— Я не могу поцеловаться и сразу делать выводы.
Маркус наклонился ближе и вытащил у нее изо рта леденец.
— Значит, и до поцелуев дошло?
Лоррен заглянула в его бездонные синие глаза и почувствовала, как быстро забилось ее сердце.
— Я… я… я…
Маркус излечил ее от заикания, вернув леденец на место.
— Пойду-ка я посмотрю, как там Глория.
Сердце Лоррен ухнуло вниз. Только что он с нею заигрывал — она могла в том поклясться — и вдруг моментально испарился! Этого Лоррен не могла понять: она же спрыснула себя духами от Фрагонара, которые привез ей из Парижа отец, а надето на ней было короткое дневное платье от Пату. Все самое лучшее. Или не самое?
Может быть, она выбрала неудачное место. Парикмахерская — не то место, где пробуждается чувственность. И уж точно не здесь надо открывать душу. Когда она признается Маркусу в любви, все должно быть на своем месте: лунный свет, красивая музыка, подчеркивающий ее женственность наряд.
Лоррен встала и пошла вслед за Маркусом.
— Я хочу сама убедиться, что наша принцесса еще жива, — сказала она.
Когда подошла Лоррен, Франсуа накладывал завершающие штрихи на прическу Глории. Он развернул ее кресло так, чтобы друзья могли обозреть Глорию со всех сторон.
— Voilà! C’est magnifique, non[27]?
Челка свешивалась со лба Глории, подобно засохшему осеннему листику, занавешивала один глаз цвета морской волны и заканчивалась чуть ниже уха. Глория посмотрела на друзей широко открытыми испуганными глазами.
— Ой, мама! Неужели я стала похожей на мальчишку?
— Скорее уж на кинозвезду! — Маркус даже присвистнул от восхищения.
Лоррен мельком взглянула на собственное отражение в зеркале и чуть не расплакалась. Ну почему так выходит, что она вдруг стала выглядеть, как затрапезная Жанна д’Арк, а Глория похожа на восходящую кинозвезду с глазами лани?
Она прогнала это чувство зависти. Ведь не виновата же Глория в том, что волосы у нее потрясающие, верно? Лоррен поцеловала подругу в щечку.
— Ты смотришься просто невероятно классно, милая моя!
— Вот только врать не надо, — сказала Глория, поднимаясь из кресла.
— Если б они и лгали, уже все равно ничего не поделать. — И Франсуа щеточкой стряхнул волосы, попавшие ей на плечи.
— C’est vrai[28], — не могла не согласиться Глория. — Теперь, Франсуа, нам не хватает только одного — по стаканчику самодельного джина, чтобы обмыть ваш шедевр.
— С каких это пор ты пьешь джин? — расхохоталась Лоррен. — Нет, погоди: «с каких это пор ты пьешь, точка».
— Ну, я хотела сказать… умозрительно.
Лоррен подметила, что при этом Глория исподтишка бросила многозначительный взгляд на Маркуса. Так она обычно смотрела на тех, кому поверяла свои тайны, как бы говоря этим взглядом: «Кроме тебя, об этом никто не должен знать». А Лоррен больше всего злилась, когда ее не посвящали в какую-нибудь тайну. Скажем так: она больше всего злилась, если ее не посвящали в тайну, касающуюся Маркуса.
— Ой, мама! У меня голова стала такой легонькой! Так должно быть? — с беспокойством поинтересовалась Глория, приглаживая волосы рукой.
Левой рукой,
