И снова он увидел в глазах сына вопрос. Но, как и восемь лет назад, вопрос остался невысказанным.
— Может быть, — сказал Карло, — просто у нашего поколения с этим будет лучше.
— Думаю, у вас со всем будет лучше, — откликнулся Пэйджит, размышляя над тем, как закончить разговор на эту щекотливую тему.
— Самое главное, — добавил он, — считаться с другими, быть честным со всеми, уважать чувства — и свои, и чужие. Мои родители ни объяснить мне ничего не могли, ни примером быть, я же могу только объяснить тебе.
Пэйджит помолчал.
— Может быть, — заключил он, — ты сам покажешь мне пример семейной жизни.
Когда в дверь позвонили, сын смотрел на него, собираясь что-то сказать или спросить. Пэйджит улыбнулся:
— Однажды, когда в дверь позвонили, Дороти Паркер[2] сказала: «У нас что здесь теперь, притон?» Ну а ты избавлен кем-то от назиданий на тему «отец знает лучше».
Карло поднял бровь:
— Хочешь, чтобы я открыл?
— Да, сделай одолжение.
Пэйджит слышал, как сын прошел через столовую, легко ступая по паркету. Потом его шаги стали почти не слышны — большая гостиная, покрытая огромным персидским ковром, с высокими потолками, свободно поглощала звуки. Пэйджит снова сосредоточился на курином марренго.
— Папа!
— Да?
— Здесь кто-то пришел.
Голос у Карло был тонким, немного странным. Пэйджит положил нож и направился в гостиную.
Она стояла к нему спиной, рассматривала эстампы, как тем утром в Вашингтоне, пятнадцать лет назад.
Он молча смотрел на нее.
Она не спешила оторвать взгляд от последнего эстампа с невиданным африканским ландшафтом Джесса Аллена — пышные деревья и сюрреалистические птицы, существовавшие лишь в воображении художника. Наконец, обернувшись, сказала:
— Похоже на твою квартиру в Ист-Кэпитол. Узнаю некоторые работы.
Едва заметно улыбнувшись, показала на красно-голубой эстамп с геометрически правильным шаром — он как будто начинал вращаться, если к нему приближались.
— Это Вазарели[3], я помню, ты говорил.
Легка на помине, подумал Пэйджит, переводя взгляд с женщины на сына, хотя они не упоминали о ней — разговор касался ее лишь косвенно. От удивления и сдерживаемого раздражения Пэйджит не мог вымолвить ни слова.
— Думаю, ты узнал свою мать, Карло, — наконец произнес он.
Карло был между ними как в западне, не зная, что сказать, что сделать. Одарив мальчика нежной, почти интимной улыбкой, она подошла к нему.
— О да, — невозмутимо бросила она Пэйджиту. — Мы встречались.
Пэйджит был поражен — настолько они оказались похожи: черные волосы, оливковая кожа, точеные черты лица — утонченность, сочетавшая силу с некоторым изяществом. В Карло ее грация была пока лишь проявлением юношеского, несмелого еще чувства собственного достоинства, которое разовьется скорее в элегантную непринужденность, чем в стремление к самоутверждению. Как это было у нее.
— Какими судьбами? — спросил он.
— Работа, — ответила она, явно не желая вдаваться в подробности. — Интервью.
Если уж она и обязана давать какие-то объяснения, говорил ее тон, то делать это будет не в присутствии Карло. Мальчик переминался с ноги на ногу, как сват на первом, вялотекущем свидании жениха и невесты. Пэйджиту стало отчаянно жаль его.
— Не переживай. — Мария взяла Карло за руку. — Он всегда немел в моем присутствии. В двадцать девять лет единственное, на что решился, — пригласил меня к себе. И мне ничего не оставалось сделать, как принять его приглашение.
Карло улыбнулся. Он был по-прежнему смущен, но ее добродушное подшучивание принесло ему облегчение:
— Почему же ты согласилась?
— Когда я была маленькой, я хотела выйти замуж за кинозвезду Кевина Костнера. У твоего отца оказался такой, ну просто непередаваемый шарм!..
Пэйджит почувствовал к ней благодарность за то, что она старалась ободрить Карло, расстроенного и растерянного от этой неестественной встречи.
— Я не онемел. Просто занят обедом. У меня сейчас что-нибудь подгорит. — Он помедлил, стараясь поймать взгляд Карло. — Пообедаешь с нами?
— К сожалению, не могу, — полуулыбка давала понять, что она обижена его холодным тоном. — Иди готовь. Карло покажет мне дом.
Пэйджит заметил, что у нее теперь иной выговор. Прежний слишком явно выдавал ее итальянское происхождение — она была американкой лишь во втором поколении. Теперь этот след средиземноморской экспансивности — усиленное артикулирование в некоторых словах — исчез, у нее была отрепетированная дикция драматической актрисы. Это телевизионное, подумал Пэйджит: однажды, переключая каналы, он случайно увидел Марию и замер, пораженный ее превращением из скромного правоведа в даму высшего света. Резким движением он выключил телевизор, но спустя некоторое время поймал себя на том, что неподвижно смотрит на пустой экран.
