— Вальтер — человек честный и правдивый, — сказал Рулев, не поднимая головы.
— Да. Я вижу одно только препятствие отвечать ему утвердительно, — тихо продолжала Тихова. — Препятствие в том, что я люблю вас, — докончила она, вздрогнув и посмотрев на Рулева.
Ей давно думалось, что с Рулевым нельзя говорить иначе, как прямо и вполне откровенно; в его присутствии ей чувствовалось, что такой разговор с ним в высшей степени прост и естествен.
Рулев продолжал идти.
— Анна Михайловна, — заговорил он, и голос его точно дрогнул. — Я не люблю вас: я люблю только одно мое дело. А вы…
Ему хотелось сказать ей, что, по его мнению, она не только не поддержит его в его деле, но скорее свяжет. Но ему как-то жаль стало ее, и он смолчал.
— Думаете ли вы, Рулев, что я могу все-таки выйти за Вальтера? — спросила Тихова, останавливаясь.
— Отчего же нет? — спросил Рулев, смотря на нее своим светлым взглядом.
— И больше вы ничего не можете и не хотите мне сказать?
— Ничего, — ответил Рулев.
Тихова хотела что-то еще сказать ему, но не смогла: у нее голова закружилась…
— Прощайте, Рулев! — произнесла она, усиливаясь сохранить спокойствие и протягивая ему руку.
— До свиданья, Анна Михайловна! — ответил он, но не так уже ясно и спокойно, как прежде.
Тихова крепко и страстно пожала ему руку и ушла. У нее слезы навертывались на глазах. А Рулев опять пошел к Вальтеру; но ему стало тяжело и грустно. Точно будто от горячо любимых людей отрывался он в дальнее плавание по морю, где впереди угрожают ему бури, ураганы, подводные мели и битвы. Бури и битвы были бы, впрочем, приятны Рулеву, потому что за ними была близка и цель, к которой он шел; но долго еще придется ему испытывать однообразное плавание, изведывание и ожидание.
«Трудно вырваться из жизни, как бы она ни была пошла, — думал он:- трудно создать свою — с иными радостями и наслаждениями, более нормальными. Почему это? Потому, конечно, что окружающая безмятежная жизнь имеет свою втягивающую, заманчивую силу, против которой бороться не легко. Вынесу ли я эту борьбу? не увлекусь ли где-нибудь нежным, сладкогласным, располагающим к неге пением?.. Вздор», — порешил Рулев и насмешливо улыбнулся.
Он пришел к Вальтеру довольно спокоен и решителен.
— Помните ли вы наш разговор в поле, когда мы змей пускали? — спросил он, плотно затворив дверь и усаживаясь на диван.
— Помню, — сказал Вальтер, остановившись посредине комнаты.
— Я сказал тогда, что «силы есть у нас», — продолжал Рулев, поглаживая бороду и пристально смотря на Вальтера. — Теперь я хочу пояснить это, — прибавил он твердо.
Воротившись домой, Тихова долго ходила, а потом села за фортепьяно и заиграла что-то грустное, точно прощальное. Из соседней комнаты вышла Плакса в новом простеньком платье, с шалью на голове.
— В церковь? — спросила чуть слышно Тихова.
— Ко всенощной, — ответила Плакса, облокачиваясь на фортепьяно.
Тихова опять заиграла. Плакса несколько минут слушала ее; она хотела было поговорить с ней, но, заметив, что она не расположена говорить, Плакса вздохнула и тихонько ушла.
Горячо молилась она в угрюмой древней церкви, стоя на коленях в углу. Молилась она больше о Рулеве. Неотразимо стояла перед нею его спокойная высокая фигура, с честным и добрым лицом, с светлыми умными глазами. Плаксе теперь хорошо жилось. Работала она, пока не уставала, училась, наслаждалась музыкой Тиховой, слушала ее рассказы о других странах, а прежняя нужда и непосильная работа были забыты. За все это она была бесконечно благодарна Рулеву, и свою затаенную признательность к этому человеку она выражала теперь, как умела, в своей простодушной молитве.
А Тихова в это время задумчиво сидела над фортепьяном. Думалось ей теперь: неужели нет другого исхода для ее любви к Рулеву? Она была молода, он тоже; она любила его; неужели же непременно следовало из этого — связать ее жизнь с его жизнью? Да и могла ли бы она быть его сотрудницей в его работе; хватило ли бы у ней сил для такой суровой жизни, которую ведет Рулев? И силилась она убедить себя в невозможности и бесполезности этой любви, хотя все мысли и чувства ее попрежнему были на стороне Рулева.
