— Ах, как хорошо вы сказали! Я никогда не слыхала такой проповеди, — сказала Марья Алексеевна. — На что Надя не охотница до проповедей, и той понравилось.
— Неужели, Надежда Антоновна…
— Да. Я в первый раз слышала, как вы без тетрадки сказывали. Я думаю, трудно?
— Гораздо легче, чем по тетрадке, — похвастался Егор Иваныч.
— А вы прежде сказывали проповеди? — спросила его Марья Алексеевна.
— В семинарской церкви часто сказывал. Нас пробовали сказывать на рассказ… Эта проповедь, по-моему, не очень хороша, да я не успел составить другую, потому что у меня нет под руками книг, какие мне надо: тетрадки, по которым я сказывал в семинарии и крестовой, я роздал на память товарищам.
Подошел Иван Иваныч. Егор Иваныч рекомендовал его Тюленевым:
— Это мой папаша, Иван Иваныч.
— Очень приятно познакомиться, — сказала Марья Алексеевна.
— Вы, должно быть, любите петь? — спросила старика Надежда. Антоновна.
— Страсть моя!
— Пожалуйте к нам, вместе с Егором Ивановичем, — пригласила старика Марья Алексеевна.
— Покорнейше благодарю. Куда уж мне со старыми костями!..
— Ничего, приходите, — сказала Надежда Антоновна.
«Ну, дело идет на лад», — подумал Егор Иваныч.
Подошел благочинный в рясе и с тростью. Егор Иваныч представил ему отца. Отец подошел под благословение благочинного. Благочинный пригласил его к себе обедать. По выходе из церкви благочинный с женой сел в коляску.
— Папаша, я с вами! — сказала Надежда Антоновна.
— Пройдись пешком с Егором Иванычем.
Надежде Антоновне не хотелось идти пешком, и притом с женихом, но надобно было идти, потому что благочинный уехал. Егор Иваныч в первый раз шел с девушкой, и притом барышней-аристократкой. Он не знал, как занять ее. Однако он начал:
— Надежда Антоновна!
— Что?
— Вы на меня не сердитесь?
— Я… за что?
— За то, что я просил вашей руки.
— Это воля папаши…
— А вы что скажете?
— Я ничего не могу сказать… Воля папаши.
— Знаете ли, Надежда Антоновна, — начал опять Егор Иваныч: — иду я вчерась вечером мимо Егорьевской церкви. Прошел два, три квартала, завернул в переулок. смотрю, повидимому, кажется, дьячок или пономарь ругается из своего дома через улицу с какой-то бабой. «Ты, — говорит дьячок, — бесстыдница, воровка…» Та говорит: «Ты сам вор». — «Кто, говорит, я вор! подойди сюда…» Я прижался у заплота и слушаю, что дальше будет. Что же бы вы думали? Вдруг выбегает на улицу дьячок, перебегает улицу и подходит к тому окну, из которого ругалась баба. Только что он подошел к окну, как оттуда ему что-то вылили в лицо. Дьячок заругался, а стоявшие на улице люди, вероятно мещане, человек с двадцать, такой хохот подняли, что срам, да и только.
— Это у нас часто бывает.
— Ну, у нас в губернском этого сделать нельзя.
— Еще бы в губернском!
— А вы были там?
— Нет.
— А побывать не мешает.
— Что же там хорошего? Там, говорят, есть хорошего много, но, может быть, не лучше нашего.
— Там театр есть; гулянья, река. Удовольствий пропасть, только надо деньги.
— Я сколько раз просила папашу свозить меня туда, да он не соглашался.
— Там удовольствия даются только для светского общества, и поэтому ваш папаша, судя по себе, думал, что и вам там делать нечего.
— Может быть, мне и нельзя.
— Кто вам сказал? Женщина везде имеет право быть. Когда вы выйдете за меня замуж, я вас везде повожу раньше посвящения.
— А вы думаете, что я выйду за вас?
— А вам не хочется?
Надежда Антоновна посмотрела на него и сказала: «А отчего это у вас шишки на носу?» — Она захохотала.
— Это от природы.
— Как от природы?
— Таким родился.
— Вам который год?
— Мне двадцать третий.
— Неправда, вам сорок.
— У меня есть метрическое свидетельство.
Вошли в дом благочинного. Надежда Антоновна пошла в свои комнаты, а Егор Иваныч с отцом остались в зале.
Разговор пошел насчет проповедей и продолжался до обеда. В это время старик, успевший выпить две рюмки хересу, разговаривал с детьми благочинного. Он понравился детям, и они лезли к нему на колени, щипали его бороду. Надежда Антоновна толковала с сестрой Александрой. Обед прошел весело. Говорили все. Благочинный говорил что-то про отца Феодора, Марья Алексеевна про городничиху, Александра про Лизу Коровину, Егор Иваныч говорил с Павлом Ильичом и благочинным, больше отвечая на их вопросы; старик толковал детям, как он любит ловить на сеннике мух. Все были заняты, казалось, все родные, и в будущем не ожидалось никакой перемены.
