— У вас есть шанс сохранить свою жизнь. Стоит все честно рассказать, и мы вас отпустим. В противном случае вам будет очень больно.
Дмитрий Степанович продолжал хранить молчание. Тогда, достав из-за пояса пистолет с глушителем, Грыжа зловеще выпалил:
— Если ты, мразь, будешь со мной играть в молчанку, я тебе твою слишком умную башку разнесу в щепки. Говори, сука!
Переверзев лишь плотнее сжал зубы, бешено вращая зрачками. Ему по-настоящему стало страшно, но именно этот животный страх и мешал ему говорить.
Грыжа, ничего не добившись угрозами, обернулся к Костоправу:
— Давай, Андрюша, твоя очередь. А ты, — старший посмотрел на стоящего несколько в сторонке Кузьму, — возьми кусок тряпки и сделай кляп.
Склонившись над жертвой, Кузьма плотно зажал Переверзеву рот с помощью носового платка. Тем временем Костоправ, вцепившись обеими руками в большой и указательный пальцы правой руки лежащего на земле мужчины, стал тянуть их в разные стороны, будто пытаясь разорвать.
Дмитрий Степанович пытался кричать, но боль вылилась наружу беззвучными потоками слез, обильно катившихся из широко раскрытых глаз жертвы.
— Будешь говорить, сучара? — упорно допытывался Грыжа.
В ответ — невнятное мычание.
— Да убери ты кляп, Кузьма, — распорядился Крепыш, обращаясь к своему подручному.
Но, как только Кузьма освободил рот Переверзева, окрестности прорезал душераздирающий вопль отчаянья и боли, оборвавшийся столь же внезапно, как и начался.
— Я тебе, падла, поору, — зло процедил Костоправ и принялся с удвоенной силой налегать на фаланги пальцев несчастного.
Вдруг Дмитрий Степанович, еще секунду назад отчаянно вращавший зрачками и извивавшийся, как змея, безуспешно пытаясь вырваться из-под тяжести навалившихся на него тел, неожиданно обмяк и, закатив к небу глаза, смолк.
— Что это с ним? — спросил удивленно Грыжа. — Кузьма, посмотри.
— По-моему, ему кранты, — ответил тот, пытаясь нащупать пульс на шее жертвы.
— Во бля, — выругался старший и обратился к своим подручным. — Значит, так, Дюку скажем, что он сознался в том, что стучит на «контору», но поскольку больше ничего не знал, мы его хлопнули. Все понятно?
— Не дурнее паровоза, — парировал Андрюша Костоправ, не хуже остальных понимая, какое наказание им уготовит пахан, если узнает, что этот лох-ученый скопытился раньше, чем заговорил.
— Если так, дуйте к машине, — распорядился Грыжа, снимая с предохранителя пистолет и наведя отверстие глушителя точно в лоб жертве.
Глухой щелчок выстрела совпал с треском проломившейся черепной коробки. Из образовавшегося отверстия брызнула кровь вперемешку с мозгами, испачкав спортивный костюм коротышки.
— Тьфу ты, — он сплюнул на остывающее тело и обстоятельно выругался, направляясь к ожидавшим его в машине подручным.
Как только за Грыжей захлопнулась дверца белых «жигулей», раздался пронзительный визг колес. В следующий миг габаритные огни автомобиля растворились в вечерних сумерках.
Прошло несколько часов с момента поспешного отъезда Дюка. Монах все это время провалялся на кровати, бездумно глядя в потолок и время от времени что-то тихо напевая себе под нос.
Мать Фомина вместе с его товарищами сидела напротив недавно привезенного Музыкой огромного японского телевизора, с интересом глядя на экран — передавали какое-то музыкальное шоу.
Наконец Бур, не выдержав такого однообразного занятия, обратился к пахану:
— Слушай, Валера, может, поедем прокатимся куда-нибудь? Чего напрасно дома торчать, когда можно не слабо загудеть?
— Действительно, — вмешался Музыкант, поддержав приятеля, — поехали, а, Валер?
Приподнимаясь на локте, Фомин ничего не выражающим взглядом окинул своих подручных, а затем, тяжко вздохнув, пробормотал:
— Можно и прокатиться, — однако, взглянув на наручные часы, спросил с сомнением в голосе: — Не поздно будет? Все же двенадцатый час…
— Да ты что, Валера, — улыбнулся Бур, — самое время.
— Ладно, — согласился Монах, вставая с постели, — поехали…
Спустя минут двадцать черный «мерс» влился в редкий вечерний поток разномастных автомобилей, мчащихся по ярко освещенному Кутузовскому проспекту в сторону Садового кольца.
