Рано утром следующего дня майор Тимошин, стоя перед сбившейся в кучку группой сотрудников во внутреннем дворе управления Федеральной службы контрразведки, бывшем всесильном КГБ, подробно инструктировал подчиненных по поводу предстоящей операции.
Внимательно вглядываясь в лица, но не задерживаясь подолгу ни на ком из них, он говорил:
— Главное, запомните, чтобы не было никакой стрельбы, никакого шума. Работать надо аккуратно. Лишний шум равносилен провалу всей операции. Брать объект можно только в подъезде, ни в косм случае не на улице. Если обстоятельства не позволят все сделать тихо, в силу вступает «план бета». В машину сажать его без наручников и в полном сознании, ни в коем случае не бить. Особенно это касается тебя, Гусев, — майор пристально посмотрел на одного из сотрудников, выделяющегося своей крупной фигурой, — никаких объяснений шеф не поймет. Ну разве что реальная угроза для жизни. Хотя, думаю, до этого не дойдет. Все ясно?
— Все, все, — нестройным эхом ответили бывшие комитетчики, а ныне офицеры ФСК.
— Значит, так. Группа Гусева, используя маскировку, блокирует подъезд и подступы к нему. Твои люди, Сапронов, — Тимошин многозначительно посмотрел на лысого коротышку со спортивной сумкой, перекинутой через плечо, из которой торчал пламегаситель укороченной модификации автомата Калашникова, — перекрывают чердак и следят за окнами.
Сапронов отозвался неожиданно низким басом:
— Понятно.
— Если понятно, тогда по машинам, — приказал майор и, проходя к стоящей в нескольких метрах от него серой «волге» с частными номерами, на ходу бросил: — По дороге проверим радиостанцию. Поехали.
Через несколько минут из ворот внутреннего двора здания на Лубянке с небольшим интервалом выехали четыре различных автомобиля. В каждом из них находились три человека, не считая машины старшего, в которой, кроме него и водителя, разместились три оперативника…
Фомин проснулся от размеренного звука барабанившего с улицы по жести подоконника дождя. Сквозь неплотно зашторенные занавески проглядывал унылый сумрак пасмурного московского утра.
Поднявшись с мягкой перины, Монах подошел к окну. Наверное, впервые за долгие годы, глядя сквозь мокрые стекла в дождевых потеках на окружающий мир, он почувствовал, что чего-то не хватает, хотя никак не мог понять, чего же именно.
Наконец его осенило.
На рамах, аккуратно выкрашенных в белый цвет, не было металлических решеток, а по улице не брели ровным строем колонны арестантов в черной робе, выделяясь на фоне снега.
Вместо этого его взгляду открылась панорама Кутузовского проспекта с пролетающими по нему автомобилями, разбрызгивающими успевшие скопиться лужи. По тротуару спешили по своим делам москвичи, прячась под разноцветными зонтиками.
От созерцания столь непривычной для Фомина и в то же время такой желанной картины его оторвал настойчивый звонок в дверь. По-видимому, кроме него, в квартире никого не было, так как трель снова повторилась.
Подойдя к двери, Монах щелкнул задвижкой старого замка и распахнул ее.
На пороге стоял мужчина приблизительно одного с Фоминым возраста, одетый в черные джинсы и темно-коричневую тенниску.
Круглое лицо озаряла радостная улыбка, в сочетании с очками в позолоченной оправе, сквозь мощные линзы которых смотрела пара пытливых глаз, придававшая всему облику вошедшего вид этакого безобидного ученого-чудака, помешанного на науке.
Переступая порог квартиры, гость протянул руку и произнес:
— Здравствуй, Валерка.
На морщинистом лице Монаха мелькнула легкая тень, как будто он силился узнать вошедшего, но ему это не удавалось.
Видя замешательство Валеры, очкарик помог ему, сказав с некоторой обидой в голосе:
— Ты что, не узнал меня? Ведь это же я, Игорь Гладышев, — на лице говорящего отразилось недоумение. — Не признал своего одноклассника и соседа по площадке! Не думал я, что ты меня так встретишь, а когда-то даже заступался, пацанам из параллельного класса физиономии корректировал.
