“КРЕМУЦИЙ КОРД” Н. И. КОСТОМАРОВА. СПб., 1862
“Посмеемся же над недальновидностию тех, которые думают, что их настоящее могущество в состоянии заглушить память потомства”.
Кай Корнелий Тацит
“Меня обвиняют в словах — до того дела мои безвинны”.
Кремуций Корд
Н. И. Костомаров написал новую книгу. Сочинение это называется “Кремуций Корд” и представляет один весьма интересный и назидательный пример систематического развращения нравов, вследствие утраты обществом гражданских добродетелей. Новая книга г. Костомарова с первого дня появления ее в продаже имеет здесь довольно большой успех: ее покупают, читают и над нею задумываются. Несмотря на то, что “Кремуций Корд” написан тем тяжеловатым слогом, каким обыкновенно пишет г. Костомаров, книга от доски до доски прочитывается стариками, юношами и детьми. Благородная цель автора вполне достигнута этой доброй книгой, сеющей добрые семена и отрезвляющей разум. Мы считаем себя обязанными познакомить наших читателей с новым произведением нашего исторического писателя.
Из летописи Кая Корнелия Тацита (кн. IV, гл. XXXIV) известно, что при сластолюбивом, пьяном и лукавом цезаре Тиверии гражданские добродетели римлян окончательно уступили место низкому прислужничеству и продажности. Донос следовал за доносом; нигде не раздавалось откровенного слова свободного римлянина, сенаторы, историки и поэты принимали на себя обязанности шпионов и наперерыв друг перед другом старались заискать себе расположение цезаря и его временщиков. Временщикам были нужны эти доносы для того, чтобы держать в руках ничтожного цезаря, и они поощряли шпионов. Среди общего упадка нравов Рим был покоен, и правлению цезаря, обставленного честолюбивым Сеяном и продажными сенаторами, не угрожало никакое восстание. Нужно было выдумывать преступления для того, чтобы поддерживать систему шпионства и содержать в страхе Тиверия. За этим не стало дело: закон об оскорблении величества помог изобретательной дворне цезаря. Холопские натуры не сносили честного взора последних почитателей свободного Рима и одного за другим спроваживали их далее от очей наследника “божественного” Августа. В консульство Корнелия Косса и Азиния Агриппы Кремуций Корд обвинен был в новом и до того неслыханном преступлении. Преступление это заключалось в том, что в своей летописи он похвалил Марка—Брута и назвал Кая Кассия “последним из римлян”. Обвинителями Корда были клиенты тивериева временщика Сеяна, поэт Сатрий Секунд и историк Пинарий Натт. Это обстоятельство и суровый вид, с которым Тиверий слушал записанную Тацитом оправдательную речь Кремуция, внушили продажным “отцам отечества” решение погубить честного гражданина для удовольствия ничтожного цезаря.
По этому сказанию Н. И. Костомаров написал своего “Кремуция Корда”, составляющего новое приобретение русской литературы. В этом сочинении особенно дорого нам изложение системы шпионства и продажничества, низведшей граждан свободного Рима на степень цезарской дворни. Трагедия Костомарова начинается приемом во дворце тивериева временщика. Поэт Сатрий с рабским подобострастием подносит Сеяну тетрадь и просит его дозволить “со страхом благоговения насладиться неизреченным счастием воззрения милостивых очей на слабое произведение музы”. В своем гнусном стихотворении он воспевает деяния Сеяна и ставит его между богами, нимфами и троянскими героями. Самому Сеяну приторна эта лакейская лесть римского поэта; он чувствует ее мерзость и понимает, что ему не должно принять этих виршей, но дает Сатрию тысячу сестерций “на переписку”, благодарит его за усердие, но говорит, что “не любит лести”, но советует распространять стихотворение ради поддержания в публике хорошего вкуса. Они лгут оба и не стыдятся; да и чего стыдиться, когда возле льстеца Сатрия стоит клеветник Юлий Вибий, сын старика Вибия, известного своим доносом на Либона Друза.
— У тебя что? — спрашивает Сеян, обращаясь к Ю. Вибию.
— Донос на врага императора и отечества.
— А! на кого же?
— О, если бы язык мой присох к моему поднебью, прежде чем выговорить это ужасное, некогда столь сладкое моему сердцу имя! — говорит Ю. Вибий. — О, если б сердце мое разорвалось на части от снедающей его горести, прежде чем погаснет в нем чувство, сложенное природой! Но, — клянусь бессмертными! — нет для меня уз, священнее тех, которые обязывают меня верностию к цезарю! Это… донос на моего отца.
