— А в Сомбатхей?
— Не знаю.
— Думаю, тебе надо как-то добраться до Сомбатхея, а оттуда вы вместе с Жокой смогли бы приехать на машине.
— А если поезда в Сомбатхей нет? — Эндре посмотрел на капитана Шарди.
— Отправление в два часа двадцать минут, — подсказал тот.
— Поезд есть. Я еще успею на него, но нужно спешить: до станции довольно далеко.
— Подожди, не клади трубку...
Эндре услышал, как отец советуется с кем-то. Шарди с любопытством спросил:
— Что-нибудь случилось?
Посеревшее лицо Эндре, его озабоченный взгляд свидетельствовали о том, что капитан в своих выводах ошибся: солдата подняли среди ночи не потому, что он не поехал домой, речь шла о чем-то другом, гораздо более серьезном. И Шарди уже испытывал угрызения совести за свои недавние нападки на Варьяша.
— Мама покончила с собой, — сухо ответил Эндре.
В этот момент он не чувствовал ничего, кроме внутренней опустошенности. Его ощущения казались ему сродни ощущениям узника, долгие годы томившегося в заключении в ожидании радостного мига освобождения и вот, когда он, этот миг, наступил, не испытавшего никаких эмоций. А еще Эндре казалось, будто он уже давно ждал этого телефонного звонка. «Мама покончила с собой... Немедленно приезжай». Не раз он переживал страшное чувство утраты и в глубине души оплакивал мать.
А сейчас он стоял, прижав трубку к уху, и ждал, что же будет дальше. Капитан же тем временем думал, насколько черств этот Варьяш: мать покончила с собой, а он не обронил ни единой слезинки.
— Сынок, я договорился, чтобы тебя отвезли на станцию на машине. А если из-за снежных заносов не будут ходить поезда, тебя довезут до самого Сомбатхея. Жду тебя.
— Я немедленно выезжаю.
— Передай трубку дежурному офицеру. Пока, сынок, спокойной ночи.
«Хоть бы этого не говорил! Какая спокойная ночь может быть после подобного известия?» Передав трубку капитану Шарди, Эндре закурил и отошел к окну. Он уперся лбом в холодное стекло и неподвижным взглядом уставился в темноту.
Марика легко шагала по снегу. Вечером она пила совсем мало, но и это малое количество алкоголя сейчас приятно согревало ее. Ветер бросал снег в лицо. Марика щурилась, испытывая чувство свободы и радости. Вдали уже мигали огоньки железнодорожной станции, а иногда, когда ветер немного стихал, она отчетливо слышала вздохи паровозов и визг тормозов.
Она взяла с собой только спортивную сумку, уложив в нее кое-что из одежды и подарок для матери — свитер из австралийской шерсти. Этот свитер по ее просьбе привезла из Будапешта коллега по работе. Она купила его в универмаге «Люкс» на площади Верешмарти. Великолепный свитер светло-голубого цвета. Мать наверняка не решится сразу взять его, скажет, что такой цвет идет только молодым. Но Марика, конечно, уговорит ее, объяснит, что она еще совсем молодая женщина. Как странно, матери нет и сорока, а она уже считает себя старухой.
Марика прошла мимо стрельбища. Проселочная дорога оказалась в довольно приличном состоянии: лесопосадки хорошо задерживали снег. Отсюда, с вершины холма, были хорошо видны продолговатые, в форме кирпичиков, здания военного городка с кое-где светящимися окнами. Еще несколько сот метров — и Марика выйдет на шоссе. Когда она прощалась с директором школы, он сказал ей: «Не ходи одна, я тебя провожу». Но чего ей бояться? Хулиганов здесь нет, они чаще встречаются в городах, а не в заброшенном Ердегхате. Марика улыбнулась: «Да, тут самая настоящая провинция...»
— Двенадцать лет назад, — рассказывал директор Доци, покручивая ус, — возвратился Балло домой из Будапешта. Пораскинул умом и решил, что, поскольку у города Кевешд нет пригорода, хорошо бы административно подчинить ему поселок Ердегхат. Как-никак три тысячи жителей, как раз столько, чтобы Кевешд считался первым городом в районе. Таким образом, Марика, я и стал горожанином, а раньше был директором сельской школы.
— Тогда нам жилось лучше, — заметила его жена Пирошка, переведя взгляд с девушки на Доци. — Тебя не таскали каждый день в горсовет. Выпьешь кофе, дочка?
— Свари кофе, свари, ангел мой, — попросил директор, — гулять так гулять. Или мы не горожане?
