— Только Варьяшу легче не станет. Может, он и ни при чем, но все почему-то настроены против него.
— Вы имеете в виду солдат?
— Не только их, но и офицеров тоже. Понимаете, Бегьеш зарекомендовал себя в полку образцовым командиром, а Варьяша у нас не жалуют.
— И все это вы собираетесь ему сказать?
— И это, и кое-что другое.
— Что именно?
— Что лучше бы ему съездить в Будапешт и попросить отца перевести его в другую часть.
— А если он прав?
— Вы еще плохо знаете людей... О других они обычно судят, руководствуясь чувствами, а не фактами. Поверьте, для Варьяша это был бы лучший выход.
— И я могу сказать ему об этом, если встречу?
— Не мешало бы...
Марика вытерла лицо платком и поправила капюшон плаща:
— Хорошо, я расскажу ему о нашем разговоре, но от себя посоветую не сдаваться. Знаете, Петер, все наши беды заключаются в том, что мы боимся защищать правду, малодушно отказываемся от борьбы. Только не протестуйте! — подняла она руку, заметив, что Ковач собирается возразить ей. — Может, вы и хороший офицер, но уж слишком робки, если собираетесь дать Варьяшу такой совет.
Ковач протер запотевшие от дождя очки, с досадой ударил носком сапога по комку грязи и задумчиво произнес:
— Это не трусость, Марика... Человека, который собирается биться головой о стену, смелым не назовешь...
На этом их разговор и закончился, потому что Петера отозвали в сторону какие-то люди.
Заскрипела дверь, и Марика поняла, что это Эндре вышел из ванной. За ужином он казался рассеянным — видимо, мысли его витали где-то далеко.
— Сегодня вечером один человек посоветовал мне перевестись в другую часть, — объяснил наконец Эндре свое состояние.
— Кто этот человек?
— Наш офицер.
— А почему он тебе это посоветовал?
— Да все из-за Бегьеша... — И он рассказал Марике о встрече с Шарди в корчме.
Девушка слушала, и ее все больше охватывал страх: что, если Эндре и впрямь уедет и она потеряет его? Это было бы равносильно катастрофе, потому что в ее сердце — она это чувствовала — вошла такая любовь, которая, проживи она хоть сто лет, ни за что не повторится.
Эндре поднялся из-за стола и, подойдя к печке, подбросил в топку три полена, а сам уселся на ковре перед ней и, обхватив колени руками, стал внимательно глядеть на огонь. Марика опустилась рядом и прислонилась к нему. Обоими овладело странное чувство, похожее на печаль и на радость одновременно, которое можно было назвать или светлой печалью, или задумчивой радостью.
— Лейтенант Ковач тебя искал. Мы с ним случайно на плотине встретились...
Эндре обнял девушку за талию и привлек к себе:
— Ну и что же ты мне посоветуешь? Оставаться в части или добиваться перевода?
— Знаешь, я лицо заинтересованное. Боюсь, что, если тебя переведут куда-нибудь, мы больше никогда не увидимся. А Ковачу я сказала, что его поведение сродни трусости. Сейчас-то я понимаю, что руководствовалась не совсем бескорыстными побуждениями...
— Это какими же? — перебил ее Эндре.
— Я люблю тебя и боюсь потерять. И потом, я хочу стать счастливой, а это возможно только с тобой.
— Я тоже очень люблю тебя, — сказал он и ласково погладил ее по руке. — И все-таки хочу посоветовать: оставь меня, я неудачник и не принесу тебе счастья...
— Нет, мы будем счастливы. — В голосе Марики чувствовалась уверенность. — Я знаю, так оно и будет.
— Шарди угрожал мне.
— Забудь сейчас об этом.
— А что будет, если я не выдержу? — Эндре дрожал, будто в ознобе, и Марика, ощутив это, плотнее прижалась к нему. — Я чего-то боюсь... Меня беспокоят какие-то предчувствия. Я боюсь не Шарди и не Бегьеша, а чего-то такого, чего и сам не знаю...
— Тогда попросись в другую часть, а я поеду за тобой. Поеду, куда бы тебя ни послали.
— А на Запад поедешь?
— На Запад? — удивленно вскинула брови Марика. — Не дури! Почему мы должны ехать на Запад?
— Да просто в голову пришло. У меня в Париже живет дед и тетка... Но не будем больше об этом. Разумеется, я останусь здесь, как-нибудь все образуется...
Майор Рашо впился внимательным взглядом в худое серьезное лицо Бегьеша, похожего на хитрого крестьянина. При электрическом свете морщины и складки на нем выделялись гораздо резче, однако ни один мускул не дрогнул.
