— Не боюсь я, упрямый старик! Не боюсь… Сам не понимаешь… Мало ли что случается… волновался и путался в своих словах Иван Денисович.
Несколько дней он ходил сам не свой и все как-то странно посматривал на Ильича; он даже навестил тетушек, чего давно с ним случалось, и между прочим тревожно рассказывал им:
— Странный становится у нас Осип. Должно быть, от старости ум за разум заходит.
— Мы ничего не замечали, Ванечка! Конечно, может, память у него не свежа!.. Ведь ему уже много лет… Но человек-то он уж очень хороший, — честный, добрый, верный, возражали старушки.
— Представьте, тетя, этот наш распрекрасный камердинер неизвестно для чего совершает прогулки в парк к розовой беседке… обратился Иван Денисович к старшей тетушке.
Обе старушки в испуге всплеснули руками и замерли в недоумении.
— Ах, какой ужас! — воскликнула опомнившись старшая тетушка. — Что это за происшествие! Зачем Осип ходил к розовой беседке?!
— Я сам удивляюсь. Недавно искал вашу Амишку…
— Как это странно! — недоумевали тетушки.
Старушки призвали к себе верного слугу и пытливо расспрашивали его:
— Зачем ты, Осипушка, ходил к розовой беседке?
— Далась, прости Господи, всем эта розовая беседка! Наверно, барин наговорили… Мне-то надо туда ходить, а ему зачем? Какую-такую дичь стрелял?
— Не понимаем, Осипушка, это таинственное происшествие! Ты гуляешь по парку… Ванечка стреляет какую-то дичь… Что это все значит?
Старик ничего не ответил, только досадливо махнул рукой и, печально опустив голову, побрел в свою хату, где ожидала его верная старуха и любящая, веселая говорунья Дуня.
— Деда, а деда, мы сегодня с бабушкой грибов набрали… Тебе похлебку сварили. Вку-у-у-сная!.. — встретила громкими словами девочка старика и повисла у него на руке. При виде белокурой головки ребенка Осип Ильич позабыл все невзгоды на свете: и расспросы старушек, и брань барина, и розовую беседку.
Страшная, негаданная беда разразилась над Иванковым. В один злополучный осенний день на широкий двор усадьбы, громко звеня колокольцами, влетели две тройки. Все население, не только Иванкова, но и соседнего, ближнего села сбежалось из углов взглянуть на приезжих. Приезжие были люди не маленькие. Сам исправник, становой, полицейские.
Все догадались, что стряслась беда, но никто не знал, в чем дело. Все сразу решили, что не за хорошим делом пожаловали нежданные гости. Никто не понимал, что случилось. Всюду виднелись испуганные лица, все разговаривали шепотом, бабы плакали. Сначала приезжие вошли в дом, и оттуда вышел Осип Ильич, бледный, дрожащий, и приказал чтобы все шли в семейную и никто бы не смел оттуда выходить. Все заволновались, заговорили:
— Осип Ильич, скажи, родимый, откуда беда?
— Продал нас барин, что ли?
— Продано Иванково? Что нами-то будет?
— Ничего не знаю! Молчите!.. Слышь, обыскивать станут, — ответил Осип дрожащим голосом.
— Обыскивать? кого обыскивать?! Разве мы воры? — волновались дворовые.
— С вами правда и Бог… Молчите, ребятушки!.. Не бойтесь! Никто вам зла не сделает, ободрял и утешал людей Осип Ильич. Он всегда был к ним справедлив и добр.
Иванково действительно стали обыскивать. Приезжие как волки рыскали по дому, но саду, шарили в избах, подозрительно пересматривая каждый предмет, оглядывая каждый угол. Все переживали тревожные минуты.
И вдруг, как яркий блеск молнии и оглушительный удар грома, по усадьбе пронеслась страшная, непонятная весть: в розовой беседке что-то нашли. Осипа и его старуху забрали, караулят и увезут: приказали готовить подводы.
Никто ничего не мог понять. В господском доме точно все вымерло.
Только наверху, на половине старых барышен слышна была беготня: говорили, что старушки с перепугу заболели.
В большой избе, называвшейся «семейной», слышался громкий говор, шум, ропот. Какие-то голоса, выкрикивали:
— Правду узнать!.. За что терпит? Неповинен Ильич.
Все знали старого камердинера за чёстного и преданного человека и не верили его виновности.
Через несколько часов к подъезду господского дома подвели телегу с лошадью. Из господского дома под конвоем вывели Осипа с женой, Старуха, казалось, совсем помешалась с горя, что-то бормотала несвязное и плакала как малое дитя. Старый камердинер точно окаменел, застыл. Он казался спокойным, только весь осунулся и еще более согнулся. Около подъезда стояли кое-кто из дворовых. Старик поклонился на четыре стороны и проговорил тихим, упавшим голосом:
