– Надо выламывать дверь! – распорядился врач. – Может быть мы успеем его спасти!
Послали за слесарем. Он пришел вместе с управдомом. Слесарь не стал затевать долгой возни с замком. Он разбежался и вышиб современную дверь плечом.
Войдя в квартиру, врач, шофер, управдом и слесарь долго искали покойника, но остались с носом. На картину Рембрандта никто, естественно, не обратил ни малейшего внимания.
– Должно быть, хозяин живой! – огорчился управляющий домом. – Ушел куда-нибудь, а мы дверь ломали. Кто же теперь будет за это отвечать?
Возмущенный врач составил акт.
– Безобразие! У меня столько вызовов, а такие, как ваш симулянт Мячиков, отрывают меня от больных. Мы его оштрафуем!
Врач и шофер быстро ушли, а управдом приказал слесарю:
– Давай ремонтируй дверь!
– А кто мне за это заплатит? – уперся слесарь.
– Тогда так... – решил управдом. – Ты тут дождись хозяина и заодно покарауль квартиру. Придет хозяин, с ним сговоришься!
Управдом отправился обратно в контору, а слесарь включил телевизор, снял с дивана картину Рембрандта и лег, заняв ее место. Этот слесарь любил смотреть телевизор лежа...
О том, что случилось у него на квартире, Мячиков понятия не имел: когда Воробьев взывал к медицине, Николай Сергеевич пребывал в беспамятстве. А когда Мячиков пришел в себя, Валентин Петрович так обрадовался этому, что позабыл рассказать про вызов.
Николай Сергеевич с трепетом переступил порог прокуратуры. Если еще вчера Мячиков был порядочным человеком, то сегодня он стал человеком с двойным дном. С одной стороны, он продолжал оставаться следователем, с другой стороны, превратился в нарушителя закона. В душе у него одновременно звучали две мелодии, похоронная и бравурная, образуя сумбур вместо музыки. Две ноги Мячикова тоже жили в разладе. Если одна безбоязненно торопилась в кабинет Федяева, то другая панически бежала прочь из здания прокуратуры. Победила бесстрашная нога, и Мячиков возник в кабинете Федора Федоровича.
– Привет, шеф! – развязно сказала одна половина, а другая поспешно добавила: – Извините за бесцеремонное вторжение!..
– Рад вас видеть, присаживайтесь! – безразлично сказал Федяев.
– Я бы хотел... у вас... узнать... – запиналась робкая половина Мячикова, а нахальная ее перебила: – Почему, в конце концов, вы не поручаете мне расследование грандиозного преступления?
– Но за последние дни ничего существенного не произошло! – ответил Федяев, обескураженно разглядывая подчиненного.
– Неужели ничего существенного? – лицемерно опечалилась осторожная половина, а неосторожная брякнула: – Я чувствую сердцем, что произошло преступление века!
– Сердце вас обманывает, – насмешливо заметил прокурор. – В нашей стране преступление века произойти не может.
– Если вы мне его не доверите, – продолжала активная половина и в запале проговорилась: – Я найду эту картину на общественных началах!
– Какую картину? – Федяев ровным счетом ничего не понимал.
Мячиков смекнул, что зашел слишком далеко:
– Я имел в виду неприглядную картину преступления!
Он наконец-то сообразил, что начальнику еще ничего не известно о краже в музее. Оставаться в кабинете было бессмысленно, активная половина могла сболтнуть еще что-нибудь, и поэтому человек с двойным дном решил было ретироваться, но не успел.
Широко распахнулась дверь, и в кабинет ввалились сотрудники прокуратуры в полном составе. Во главе их шагал бесподобно красивый и неправдоподобно элегантный мужчина. Он не шагал, а, скорее, шествовал и улыбался. Улыбка у него была благородной, честной и неподкупной. Такая улыбка располагала и обвораживала. Этому человеку сразу хотелось доверить все – и душу, и тайну, и кошелек.
– Можно начинать, гражданин начальник? – спросил он у прокурора.
– Действуйте! – махнул рукой прокурор.
Несравненный красавец встал напротив Николая Сергеевича:
– Дорогой мой благодетель, Николай Сергеевич! Сегодня ровно пять лет, как я вышел на свободу. В своем проклятом прошлом я раздевал людей. Теперь я их одеваю. И все это благодаря вам. Разрешите поднести вам плоды своего честного труда!
И бывший уголовник распаковал пакет, который принес с собой, заставил Мячикова снять темно-синий пиджак и надеть ослепительно-белый.
