Валентин Петрович решил отдаться в лапы правосудия не по месту жительства, в районном отделении милиции, а самому Федяеву.
– Федяев у себя? – закричал Воробьев, ворвавшись в приемную.
– Он на перевязке! – ответила секретарша.
– Я подожду! – угрожающе сказал Воробьев и уселся на стул возле двери прокурорского кабинета. По мере того как шло время, решимость в душе Воробьева медленно, но верно сдавала передовые позиции чувству страха, недостойному такого человека, как Валентин Петрович.
Когда страх на семьдесят пять процентов заполнил организм Воробьева, в приемную Федяева вбежал Мячиков.
– Ты уже у него был? – в панике спросил Николай Сергеевич.
– Откуда ты взялся? – Глаза Валентина Петровича засветились радостью. – Тебя уже выпустили?
– Я тебя еще раз спрашиваю: ты уже был у Федяева?
– Не могу его дождаться! – гневно воскликнул Воробьев.
Николаю Сергеевичу сразу полегчало.
– Ваш друг, Николай Сергеевич, упорно отказывается рассказать, зачем ему нужен Федяев, – кокетливо сказала Мячикову секретарша.
– В общем, скрывать тут нечего. Я один ограбил музей! – Воробьев был убежден, что все уже раскрылось и надо выгораживать Мячикова. – Ваш следователь, – он показал на него, – здесь ни при чем.
Николай Сергеевич обиделся. Он позабыл, что примчался сюда уберечь друга от ненужного признания.
– Нет, при чем!
– Я один все сделал! – сказал секретарше Воробьев. – Не примазывайся! – прикрикнул он на друга.
Однако Николай Сергеевич не мог допустить, чтобы Воробьев отвечал за все в одиночку, и он припер его к стенке!
– Но картина-то у меня!
– Я ее отнес к тебе на сохранение, но ты не знал, что она краденая! – нашелся Валентин Петрович.
Но Мячиков вошел в азарт:
– Как я мог этого не знать, когда украл ее я!
Мячиков помнил одно: надо отводить от друга беду. Но и тот помнил то же самое и поэтому зашелся:
– Ты врал! Ты жалкий хвастун!
Секретарше надоела старческая болтовня:
– Это только на Западе крадут картины, а у нас – бессмысленно! Продать некому. Извините, товарищи, вы мне мешаете работать.
В это мгновение Валентина Петровича озарило. Он понял, что секретарша ничего не знает. А если не знает секретарша, значит, не знает никто. Воробьев ужаснулся тому, что чуть не провалил всю затею. Он поглядел на Мячикова диким взором и шепотом спросил:
– Ты откуда сюда пришел?
– Из дому! – многозначительно ответил Николай Сергеевич.
– А там ты не был? – Воробьев сделал ударение на слове «там».
– Не был!
– Но ты же мне звонил!
– Это роковая ошибка!
– Здесь никто ничего не подозревает!
– Никто!
– Почему?
– Сам поражаюсь! – сказал Мячиков, и в нем проснулся профессиональный инстинкт. – Дайте мне, пожалуйста, телефонный справочник, – обратился он к секретарше. И найдя номер, позвонил в музей:
– Говорит следователь Мячиков. Не было ли у вас сегодня произведено хищение?
Николай Сергеевич выслушал ответ и попрощался:
– Извините, благодарю вас, всего хорошего!
Он повесил трубку и, глядя в хорошие глаза Воробьева, медленно произнес:
– Из музея ничего не похищено! Ни сегодня, ни в предыдущие дни!
На Воробьева было жалко смотреть.
Не сговариваясь, старики сорвались с места и кинулись к выходу.
На улице Николай Сергеевич взял Воробьева под руку:
– Это я во всем виноват! Прости меня, Валя! Я принял слесаря за оперативника, который пришел меня арестовать!
– Но как ты догадался, что я здесь?
– Я знаю твой характер!
– Прости меня, Коля! – Воробьев и сейчас не уступал другу. – Это я во всем виноват! Я поспешил к Федяеву и едва не погубил нас обоих! И я тебя, конечно, прощаю! Но музею я этого не прощу! Что они там, ослепли?
– Иди скорее домой! – забеспокоился Николай Сергеевич. – Я тебе звонил, там все с ума сходят!
– А ты скорее поезжай к себе, сторожи Рембрандта!
И старики разошлись.
Пока Мячиков добирался домой, его успели опередить. Приехала медицинская помощь, вызванная слесарем. Прибыл тот же врач и тот же шофер. Ни на звонок, ни на стук никто дверь не отворил. Врач, не мстительный по натуре, на этот раз взъерепенился. Он вызвал управдома и опять приказал взломать дверь! Управдом послал за слесарем, тот опять разбежался и, как снаряд, вонзился в препятствие. Дверь рухнула, и слесарь приземлился рядом с Рембрандтом...
