— Ан-гел, ан-гел…
Но она ничего больше не сказала.
Так, в безмолвии, домчались они до Увека…
Невеста первая вошла на паперть и стала перед запертой церковной дверью. Денисенко притащил кресло и убежал. Глебка вынул из тарантаса жениха, внес его по ступеням на паперть и усадил в кресло, ловко прикрыв ноги одеялом.
Очень живо вынырнул из темноты дьячок, отпер дверь. Потом прискакал Денисенко с попом. Поп был маленький, проворный. Бесшумно ступая валенками, он вошел в церковь, зажег свечечку около ктиторского ящика и тут же облачился в помятую зелененькую ризу.
Жениха вкатил Денисенко вслед за невестой. Она скинула ротонду, косынку и сверкнула белизною платья. Жених смотрел на нее, ничего не видя кругом.
Поп раскрыл книгу, закапанную воском, опросил жениха и невесту. За свидетелей расписался Денисенко и, по неграмотности, поставил два креста Глебка-ямщик. У налоя, по середине храма, уже горели свечи. Дьячок тихонько запел, поп крикнул ему тенорком через всю церковь:
— Постой, постой! Сперва обрученье!
Дьячок легко перешел на другое.
Все двинулись к налою и остановились перед ним.
Денисенко помог Мирону Лукичу расстегнуть поддевку, сюртук и вынуть из жилета обручальные кольца. У жениха тряслись руки, в пламени восковых свечей они больше обычного напоминали собою гусиные лапки, и когда священник надевал на женихов палец золотое кольцо, палец был похож на птичий — сухой, красноватый, с кривым, жестким ногтем.
Агриппина Авдеевна стояла рядом с креслом, опустив глаза, внимательно вслушиваясь в певучее, бормотанье дьячка и в возгласы священника. В ней было что-то строгое и простое, как в девушке, ожидающей от венчанья страшной для себя перемены.
Пораженный, глядел на нее Мирон Лукич. Худая слава, которая ходила о ней по городу, молва о том, что она загубила не одну человеческую судьбу, насмеялась над стариками и, как цыганка, обманула молодых — все это было ложью, выдумкой, наветом. Подле него была невеста — кроткая, чистая, со встревоженным юным дыханием. Сердце его не ошиблось. Под конец жизни отыскал он вожделенное свое счастье, и вот оставались теперь какие-то минуты, чтобы взять его в руки, какие-то поповские причитанья мешали еще коснуться девичьего сверкающего платья, и — в нетерпении, с мольбою — жених громко сказал священнику:
— Не тяни, сделай милость!
Но невеста набожно перекрестилась, и, глянув на нее снизу вверх, он притих.
Да и нельзя было бы вести дело скорее, чем оно шло. Поп и дьячок были под стать друг другу, и шафера не успели опомниться, как надо было браться за венцы.
Тоненько отдавалось по углам пустой церкви дьячково пенье, неслышно двинулся вокруг налоя поп, помятая риза болтыхнулась на нем мягким платком. И торопясь, приковыливая, Денисенко покатил за попом кресло, одной рукой держа над головою Мирона Лукича медный венец, усеянный горячими, как рубины, красными стеклами. Страшно вытянув руку, поминутно наступая на белый шлейф невесты, Глебка-ямщик нес такой же горящий венец над Агриппиной Авдеевной.
Мирон Лукич побледнел, пот снова проступил у него на лице, внезапно он схватился за колеса и судорожно начал подгонять движенье кресла.
Так трижды совершен был круг и тут же, без оглядки, кончилось венчанье.
Все бросились к выходу.
Перед дверьми остановились, чтобы одеть невесту. В полутьме, накидывая косынку, она скользнула локтем по плечу Мирона Лукича. Он схватил ее и прижал к себе, что-то замычав.
Тогда вдруг, с женской стремительной жадностью, она сдавила его костлявые пальцы и шепнула, почти дотронувшись губами до его уха:
— Что ты! Погоди!..
Его кинуло в жар от этого погоди, он чуть не выскочил из кресла, поднявшись на руках, но она уже укутывалась в ротонду, и Денисенко, скаля зубы, поздравлял ретиво:
— С законным браком, молодой, с законным браком, молодая!
Забыв, что еще не вышли из церкви, Мирон Лукич цыкнул на него:
— Вези живей, сатана…