— Как тебя зовут? — спросил он.
— Сьель Блё[8] Сили. Я знаю, почему вы решили высадиться ко мне на борт. Вы хотите, чтобы я убрала отсюда Пашу. Ну, так я не уберу!
Именно этого он и боялся. Что за невезение! Парки действительно расстарались для него сегодня. Ему, похмельному, вполне хватило бы и одного звездного угря, без упрямой двенадцатилетней девчонки в нагрузку!
«Тише едешь, дальше будешь», — предупреждает он себя. А вслух говорит:
— Я утром не позавтракал. Как тебе кажется, ты можешь выделить своему собрату, космическому путешественнику, чашечку кофе?
— По моим часам уже день. Но одну чашечку я могу выделить. Как вас зовут?
— Старфайндер, — говорит он.
Камбуз на борту звездного угря небольшой и компактный. Две двери с магнитными замками ведут одна — в полную продуктов кладовую, другая — в большой обеденный зал. Корабль, сделанный из звездного угря, предназначался для перевозки пассажиров, возможно, целую тысячу. Сейчас их ровно два.
Сидя напротив Сили за маленьким кухонным столом, на котором перед ним стоит кофе в пластмассовой чашке, Старфайндер замечает:
— Паша очень много значит для тебя, верно?
Она серьезно отвечает:
— Паша — моя жизнь.
— А кит — моя.
— Вы не дали ему имени?
— Нет.
— Вам следовало подумать об этом.
— Зачем, если ему суждено погибнуть?
Молчание. Потом:
— Я… Я забыла.
Старфайндер отпивает глоток кофе. Он черный и горький, но, возможно, смягчит похмелье.
— Что тогда станет со мной, Сили?
— Не беспокойтесь. Мы с Пашой доставим вас на ближайшую обитаемую планету… Зачем вы так вырядились, Старфайндер?
Она имеет в виду его белую капитанскую форму. Она почти не сводит с нее глаз с той самой минуты, как он снял скафандр.
— Стараюсь подавать хороший пример самому себе.
— Почему у вас так дрожат руки?
— А у вас не дрожали бы руки, если бы смертельная опасность грозила Паше?
— Да, думаю, дрожали бы… Что это за шрам у вас на щеке?
— Нечто вроде сувенира. След от ожога от 2-омикрон-vіі.
Несмотря на различие двух ситуаций, он невольно вспоминает о Наиси Но-Ку и о словах, сорвавшихся с его губ, когда она глазела на его шрам. Им вновь овладевает тот же порыв. И, словно Старый Мореход, он ощущает потребность время от времени излагать кому-то свой «назидательный рассказ».
— Его оставил еще не полностью умерший кит, когда я впервые отправился в космос. Излучение 2-омикрон-vіі еще и ослепило меня. Я был абсолютно слеп целых два года. Затем я услышал, что на Ренове-1 есть хирург-офтальмолог, тот, умеющий подсаживать искусственную сетчатку. И я отправился к нему. Восстановив зрение, я стал Ионой.
— Чтобы расквитаться.
— Да. Я разрушил ганглии тридцати двух китов. Вышиб им мозги. Сквитался.
— Если вы так сильно их ненавидите, почему же вас так заботит участь этого кита?
— Теперь я больше не испытываю к ним ненависти. Разглядывая тридцать второго, я увидел на нем лицо — знаешь, как иногда люди с Земли видят лицо на Луне. Лицо, увиденное мною на этой «луне», было моим собственным.
— И вы прекратили убивать их.
Старфайндер кивает.
— Я устроился реконструктором на Орбитальные верфи Фар-стар-Четыре. Я работал внутри этого кита, только что преобразованного в корабль и, как естественно полагали все работавшие там, мертвого, когда он установил со мной контакт. Оказалось, что у него два ганглия, а обработавшие его Ионы знали только об одном из них. Не уверен, но я подумал, что он вот-вот должен был начать деление, когда его загарпунили, и что разрушение первого ганглия прервало процесс репродукции. То есть он как бы стал собственным потомством. Я никогда не спрашивал его об этом и никогда не спрошу, потому что он осведомлен о моих мыслях не хуже, чем я сам, и сам добровольно просветил бы меня, если бы считал, что я вправе это узнать. В любом случае, вернемся к тому, как я впервые сделал это открытие. Я тогда сказал киту, что готов восстановить его второй ганглий, поврежденный при уничтожении первого, если он заключит со мной договор о праве пожизненного его удержания. Он согласился. У него не было особого выбора.
— Чистый эгоизм, — замечает Сили. — Неслыханный эгоизм.
— Но я не
