Во время полета палуба, на которой сейчас стоял Ларкин, превращалась в заднюю стенку отсека полезной нагрузки. К этой стенке ниже подвижной консоли управления крепились три противоперегрузочных ложа; каждое было снабжено микрофоном и подлокотником со встроенными средствами ручного управления.
Повинуясь внезапному порыву, он подошел и улегся на то, которое было ближе прочих.
Когда первоначальный ужас немного отступил, юный Ларкин забрался в инопланетный корабль и встал на ноги. Он не ошибся: звездолет действительно приземлился — или опрокинулся — на бок. Множество цифровых шкал, приборов и ржавых рычагов прямо у него над головой — несомненные принадлежности панели управления — подтверждали его предположение. Внутренние очертания корпуса тоже. Ларкин ошибся в другом: это не был корабль в полном смысле этого слова. Уж очень он оказался маленьким. Катапультируемая кабина или спасательная шлюпка, вот что это было такое. Собственно корабль, вероятно, упал на Солнце.
Возле панели управления Ларкин увидел небольшой треснутый экран вроде телевизионного. Наружный обзор?
По-видимому, сходство с камнем обеспечивало внешнему корпусу какое-то жаропрочное покрытие, поскольку и внутренняя обшивка, и палуба были из стали, а если не из стали, то из сплава, очень ее напоминающего. Стоящему на корпусе Ларкину палуба казалась вертикальной. Вероятно, ракетный двигатель помещался под ней, ведь его нигде не было видно.
Он снова осветил фонариком скелет. Тот все еще приводил его в ужас, но Ларкин заставил себя не отворачиваться. Скелет лежал возле люка, вытянувшись почти во всю длину — или, скорее, высоту — капсулы/шлюпки. Ларкину доводилось видеть фотографии скелетов, а в школе так и настоящий. Насколько он мог заметить,
этот не слишком от них отличался. К ребрам еще льнули остатки истлевшей одежды, а к плюснам и фалангам пальцев — лоскуты чего-то вроде кожи. Вокруг все было усеяно катышками звериного помета, а в грудной клетке обнаружилась кучка искрошенных сухих листьев, сухой травы и клочков сгнившей ткани: неизвестный предшественник кролика гнездился тут достаточно долго и успел выносить и выпестовать потомство.
Возле тазовой кости инопланетного астронавта лежал люк, вырезанный им из корпуса. Неподалеку валялся «лучемет», которым он его вырезал. Прогнивший шланг соединял «лучемет» с небольшим цилиндрическим резервуаром, в нескольких местах проржавевшим насквозь.
Ступив на борт инопланетного летательного аппарата, Ларкин с каждой минутой все острее ощущал, до чего тот маленький и тесный. В определенном смысле тот больше напоминал скафандр, чем спасательную капсулу или шлюпку. Скафандр, из которого не смог выбраться тот, кто его носил; скафандр, не выполнивший свое назначение. Аналогичный, но ни в коем случае не идентичный, доспехам конкистадоров. Доспеху, который был на Бальбоа, когда тот с боями пробился через Панамский перешеек и увидел Тихий океан, и его люди…
Вот так Кортес, догадкой потрясён,
Вперял в безмерность океана взор,
Когда, преодолев Дарьенский склон,
Необозримый встретил он простор.[47] Как жестоко подшутила бы над ним судьба, если бы ему не довелось увидеть Тихий океан! Если бы, как этот Бальбоа, он пустился в опасное путешествие только для того, чтобы броня, созданная для его защиты, стала причиной его гибели!
Романтика романтикой, но Ларкин понимал, что совершил невероятное, умопомрачительное открытие, открытие, которое выбьет зубы научному сообществу, по-прежнему с презрением отвергавшему саму мысль о жизни на иных планетах (ее считали достоянием пятидесятых, когда, куда ни глянь, из летающих тарелок выпрыгивали маленькие зеленые человечки с Марса — раздолье для второстепенных писак из воскресных газет). И еще, стоя возле этих костей, пока луч фонарика с каждой секундой тускнел, Ларкин понял: его находка чересчур драгоценна, нельзя швырнуть ее псам, рискуя, что ее раздерут в клочья (он не был высокого мнения о своих собратьях-человеках даже в десять лет), и он никогда никому ни единым словом не обмолвится о ней. Даже матери и отцу. Особенно матери и отцу. Они оба были люди простые, окончили всего восемь классов. Даже увидев скелет своими глазами, они решительно отрицали бы его внеземное происхождение; более того, они злились бы — как это Ларкин смеет предполагать такое! Особенно отец. Прежде всего, отец его не любил. Вечно обзывал разными словами. «Эй ты, ублюдок, — говорил отец. — А ну сгоняй за тем-то, тащи то-то!» Мать Ларкин тоже заботил мало. У нее на первом месте был телевизор.
