Завтра его возлюбленный корабль полетит к звездам. Полетит к звездам, быстро разгоняясь до скорости света.
Идея Движителя возникла у него еще в молодости. Возникла ночью — или так ему казалось, когда он оглядывался на прошлое. Он мысленно увидел чрезвычайно сложное устройство, нечто вроде многофасеточного отражателя, который замедлял бы световые волны, отбрасывая их назад, на самих себя, причем степень замедления зависела бы от числа задействованных фасеток. Запаздывание было бы аналогично эффекту, вызванному попаданием гаечного ключа в механизм физической вселенной, и вселенной пришлось бы, компенсируя результирующую погрешность, гнать Движитель (вместе с кораблем, в который он встроен), к источнику света со скоростью, соизмеримой с величиной запаздывания.
Теоретически, если бы приближающиеся световые волны удалось заморозить, такой движитель сумел бы обеспечить скорость, равную с — скорости света. Практика, однако, опровергла это предположение. Неведомая космическая сила, помогавшая в первом случае, во втором помогать отказалась, и хотя доведенный до ума Движитель Ларкина выжимал 0,99 с, выйти на скорость света он не мог. Существовало и еще одно ограничение. Природа Движителя был такова, что он мог работать лишь в глубоком космосе, а это ставило использующий его КЛА в частичную зависимость от тех самых систем действия и противодействия, которыми он иначе пренебрег бы.
Идеи дают бесплатно, но на их претворении в жизнь болтается ценник. Ларкин заплатил за свой Движитель. Дорого. Годами изнурительных трудов. Душевными страданиями. Безбрачием и воздержанием. Правом обзавестись сыном, доверенным представителем в царстве Жизни. Бессонными ночами. Иногда отчаянием. Но он получил то, за что заплатил. Истинную дорогу к звездам. С учетом ускорения и торможения предстоящая экспедиция грозила растянуться на десять с половиной лет, но благодаря сжатию Лоренца-Фитцджеральда для астронавтов на борту прошло бы меньше трех. Если бы у звезды Барнарда действительно обнаружилась планета земного типа, незаселенная или заселенная низшими относительно человека существами, можно было бы начать колонизацию.
Похолодало. С моря прокрадывалась сырость. Подняв воротник куртки, он преодолел остаток расстояния до стартового стола. Сердце, казалось, расплющивается о ребра, горло перехватывало. Как будто он был астронавтом, летящим на звездное рандеву, а не усталым конструктором-предпринимателем, который идет попрощаться с воплощением своей Мечты. Отлученным от полетов на скроенных им из света крыльях конструктором, в чьих силах только одно: отправить к звездам, по которым он так тоскует и к которым так жаждет прикоснуться, своих представителей.
Однажды, когда Ларкин пришел в лес, случилась любопытная вещь. Кролик высунул длинноухую голову из сухих листьев и сломанных прутьев, которые ветер нагромоздил у подножия упавшей звезды, потом целиком выбрался на свет и ускакал в подлесок.
Кроличья нора под камнем — не диво, но кроличья нора под этим валуном широко распахивала дверь к сонму интригующих возможностей, и самой захватывающей из них был шанс, что предполагаемый пилот-инопланетянин все-таки не погиб от голода или удушья, а выбрался из своего корабельного заточения через расположенный снизу люк и прокопался к свободе.
Вероятно за годы, протекшие с тех пор, прорытый им туннель частично обрушился или забился сухими листьями и прутьями. В любом случае кролик, попавшийся на глаза Ларкину, получил сделанную как по заказу нору.
Расширив дыру, можно было бы получить доступ внутрь корабля или хотя бы к люку (или шлюзу). Ларкин незамедлительно принялся копать. Сперва голыми руками, потом, когда сухие листья и прутья сменила сырая земля, — лопатой, принесенной из дому, из амбара, вместе с фонариком из отцовского пикапа. Он не был инженером (тогда), но ему хватало здравомыслия, чтобы понимать: если чрезмерно расширить отверстие, корабль может провалиться и придавить его. Поэтому даже сильнейшее — и все нарастающее — волнение не помешало ему ограничить размер проема шириной своих плеч.
