— Сегодня со мной произошла глупейшая вещь, — начала она, сразу после того как подали главное блюдо.
— Неудивительно, мисс Браун. Это глупейшая планета… Передайте, пожалуйста, картошку.
Мисс Браун передала картошку.
— Да, наверное, — отозвалась она. — Так вот, сегодня днем я…
— Можно попросить соль, мисс Браун.
Мисс Браун передала соль. Она посмотрела, как мистер Сми-зерс режет свою отбивную на аккуратные квадратики, подождала, убедилась, что ему совершенно не интересно, о чем она собиралась рассказать, потом отрезала скромный квадратик от своей отбивной и притворилась, что голодна.
На другой день она, как обычно, забыла пресс-папье. Ветер, дождавшись, когда ее взгляд отправится в самоволку, быстро обогнул корабль. Возник неожиданный вихрь из официальных форм и экспедиционных данных, и она снова бегала на ветру, подпрыгивала, кружилась и выделывала пируэты.
Когда она вернулась, Шарж ждал возле стола. Ждал — и сказал, ласково, ободряюще:
— Прелестно. Прелестно на ветру…
Потом он приходил каждый день. Он никогда не задерживался надолго, всего на несколько минут, чтобы сказать ей что-нибудь приятное о том, как она танцует. Иногда он выглядел немного иначе, словно тот, кто нарисовал его, немного подзабыл, как рисовал его вчера. Но основные черты оставались всегда одними и теми же: глазки в духе «Сиротка Энни», смешная «S» из брови и носа, дефис рта и горизонтальная «С» подбородка; удлиненные прямоугольники рук и ног.
— Я не мастер рисовать, — с сожалением сказал он однажды.
— Вы действительно так выглядите? — спросила мисс Браун.
— Не совсем. Но это лучшее, как я могу себя изобразить, чтобы оставаться в диапазоне вашей реальности.
— В диапазоне моей реальности?
— Как ваше восприятие цвета ограничено узостью видимого спектра, так и ваше восприятие реальности ограничено узостью вашего опыта. Поскольку формы жизни на этой планете никак не соотносятся с вашим прошлым опытом, трансцендентная фаза ваших логических выкладок отрицает их существование. Вот почему ваша экспедиция никак не может найти жизнь на планете, которая кишит жизнью.
— Но на этой планет нет жизни!
— Конечно, нет — с точки зрения вашего ограниченного опыта. Ваш диапазон реальности так же абсолютен, как мой… Но что вы думаете обо мне, мисс Браун?
— Я… ничего не думаю.
— Но вы верите, что я реален?
— Да. В каком-то смысле.
— Тогда я реален. Хотя видеть меня вы можете только в виде грубого наброска… завтра вы придете танцевать снова, мисс Браун?
— Вероятно, мне снова придется собирать бумаги, — ответила мисс Браун.
Теплые летние дни неторопливо сменяли один другой. Каждое утро члены экспедиции, встав пораньше, решительно отправлялись в челноке на раскопки, и каждый вечер возвращались поздно, усталые, расстроенные и не в духе. По кают-компании проносились короткие шквалы недобрых слов; между мисс Стон-тон и мисс Помрой вспыхнула тактическая холодная война; ледник капитанского лица продолжал отыскивать в море зазевавшийся корабль.
Но в мире мисс Браун небо было голубым и безоблачным. Иногда она ловила себя на том, что поет душой. Минуты, которые она проводила перед своим походным туалетным столиком, незаметно растянулись в часы. За ужином, когда мистер Смизерс просил ее передать соль или масло, у нее всегда находилось ка-кое-нибудь остроумное замечание, хотя мистер Смизерс, как обычно, ничего не замечал.
И вот однажды вечером капитан наконец сказал:
— С меня довольно. Если до завтрашнего вечера мы не найдет тут никаких доказательств жизни, улетаем!
В ту ночь мисс Браун не могла уснуть. Она ворочалась и металась в темноте; включила свет, села на край койки и выкурила несколько сигарет подряд. К утру она забылась зыбкой дремой, но рано вставшие члены экспедиции, шедшие по коридору, разбудили ее.
Сначала раздался приглушенный металлический стук их подошв, а потом, когда они поравнялись с ее каютой, она услышала через вентиляционное отверстие голос доктора Лэнгли:
— Скажите, что в последнее время нашло на наше чудище?
— Не могу понять, — отозвался голос мисс Помрой. — Иногда она даже улыбается. Знай ее хуже, я бы сказала, что она влюбилась.
