— На случай необходимости, у меня есть еще один козырь в запасе. Сажать семена петрушки могут только замужние женщины либо вдовы. А любая девственница подвергнется риску зачатия от самого Люцифера. — Сестра Серафина рассмеялась. — Так что, сами понимаете, им придется разрешить вам и дальше помогать мне. Во всем монастыре более не сыскать никого, кто не был бы virgo intacta.[52]
Я не смогла удержаться и тоже рассмеялась. Ее веселье оказалось заразительным. А начав смеяться, я уже не могла остановиться. Я представила, как сестра Серафина, ханжески сунув руки в рукава, на собрании монахинь с самым серьезным видом заявляет матери настоятельнице, что только такая известная кокотка, как я, достойна помогать ей сажать петрушку. Сестра Серафина присоединилась ко мне. Глядя на ее выбившиеся из-под шляпы рыжие волосы с проблесками седых прядей и перепачканные в земле перчатки и передник, можно было забыть о том, что она — монахиня, и что я сама заточена в монастыре, и представить хоть на мгновение, что я — самая обычная женщина, весело смеющаяся в саду с подругой.
— Итак… означает ли это, что и вы тоже… — Я замялась, не зная, как лучше сформулировать вопрос, чтобы он не показался оскорбительным.
— Что у меня были любовники? О да, дорогая моя, и много. Знаете ли, я не всегда жила в монастыре. Подобно вам, я попала сюда на склоне лет. Иногда мне кажется, что так лучше всего. Слишком многие из здешних женщин так и не узнали вкуса жизни. Они терзаются желаниями, которых не понимают, и оттого им трудно обрести умиротворение. Я же пришла искать приюта в монастыре после долгих лет радости, горести и, боюсь, многочисленных грехов, так что я вполне счастлива здесь, в своем саду и со своими пчелами.
Я опустила взгляд на свои перепачканные кожаные рукавицы.
— Не думаю, что обрету здесь покой.
— Поначалу — нет, но со временем это может случиться. Время лечит то, что неподвластно разуму.
— Не думаю. — Голос мой прозвучал резко и хрипло.
Она долго молчала.
— Я понимаю, что отлучение от двора представляется вам жестоким и несправедливым, но, поверьте, все могло быть намного хуже. Это же не взаправдашняя тюрьма. Вы можете выходить в сад, любоваться небом, слушать пение птиц и жужжание пчел над цветами. Вы можете работать своими руками и видеть, как посаженное вами вырастает и приносит красоту в этот мир. Вы можете съесть то, что вырастили, и это тоже доставляет радость. А ведь есть еще музыка и пение, которые служат бальзамом израненной душе, да и сам монастырь наполнен красотой. Взгляните только на его каменные колонны, устремленные ввысь, или витражные окна, сверкающие, подобно драгоценным камням, или вышитые гобелены. И вы обзаведетесь подругами. Вы не одна. Поверьте мне, выдержать подобное намного труднее, почти невозможно, если вы — одна.
Вместо ответа я лишь повела плечом. Мне не хотелось верить ей. Она присела на корточки, глядя на мешочек с семенами петрушки, который держала в руках.
— Давным-давно я знала одну девушку, которую много лет продержали в заточении. Достойно удивления то, что она не сошла с ума.
Я подалась вперед. Как всегда, мне хотелось выслушать чужую историю.
— Но почему? И кто ее заточил?
— Родители продали ее колдунье за пригоршню горькой зелени. — Сестра Серафина принялась задумчиво перебирать крошечные черные зернышки в мешочке. — Петрушки, сурепки и рапунцеля. Когда ей исполнилось двенадцать, колдунья заперла девочку в высокой башне, стоявшей в глухом лесу, в комнате на самом верху, где не было ни дверей, ни лестницы. В башне имелось одно-единственное узкое окно, но ставни были закрыты, чтобы она не видела неба…
