С обитой золотой парчой кушетки мне улыбнулась Анна-Мария-Луиза де Монпансье. Как кузине короля, ей единственной позволялось сидеть в комнате.
— Мадемуазель де ля Форс, вы чересчур уж язвительны. Вы приготовили нам какую-нибудь историю?
— Подскажите тему. Какую угодно!
— Что ж… — И Анна-Мария-Луиза ненадолго задумалась, постукивая пальчиком по подбородку.
— Что-нибудь о любви, — крикнул какой-то молодой человек.
Я взглянула в его сторону. Он был молод и носил винно-красный бархатный камзол, ворот и манжеты которого утопали в пене кружев. Я развернула веер и принялась обмахиваться им.
— Все мои истории — о любви.
— Расскажите нам о мужчине, который влюбился в женщину, едва увидев ее. A coup de foudre,[39] — предложил молодой человек.
— Пронзенный стрелой из лука Купидона, — подхватила я.
— Вот именно. — Он прижал руки к груди, делая вид, что как раз такой стрелой я поразила его в самое сердце. Я улыбнулась и отвела глаза, чувствуя, как участился у меня пульс.
— Ш-ш, тише. У мадемуазель де ля Форс всегда есть наготове история для нас, — вскликнула Анна-Мария-Луиза.
Постепенно шум в зале стих, и глаза присутствующих обратились на меня. Я глубоко вздохнула, стоя лицом к толпе и чувствуя, как меня охватывает знакомое возбуждение.
— Однажды в волшебной Аравии жил-был принц… — Я нашла взглядом молодого человека и продолжила, — по имени Пан-Пан.
По толпе собравшихся пробежал восторженный шепоток. Применительно к детям «Пан-Пан» означал «наказать, отшлепать», а в других, более утонченных кругах — «заниматься любовью».
— Хотя его отец был волшебником, принц Пан-Пан не озаботился тем, чтобы овладеть его магическим мастерством, а просто плыл по жизни на волнах своей красоты и очарования. Но однажды Купидон возжелал укротить его капризное сердце и сделал так, что он повстречал принцессу Лантину. — Я почувствовала, как молодой человек впился взглядом в мое лицо, и отвернулась, чтобы унять жар зардевшихся щек, к которым прилила кровь, и успокоить бешено бьющееся сердце.
— Увидеть ее и полюбить — значило одно и то же. Как же забилось сердце Пан-Пана! Душа его горела, все его существо переполнял свет. Он понял, что полюбил принцессу, пылко и искренне, и что отныне будет любить ее до конца своих дней. Но это не единственное проявление Силы Любви. И в то же самое мгновение и Лантину поразила стрела любви…
Я продолжала рассказ, описывая трудности и препятствия на пути влюбленных, которые им предстояло преодолеть. Наконец Пан-Пану удалось спасти принцессу и жениться на ней, хотя оба понимали, что пламя любви может не только согреть, но и обжечь. Я присела в шутливом реверансе, показывая, что закончила, и аудитория разразилась аплодисментами.
— Превосходно, — воскликнула Анна-Мария-Луиза. — Ах, как бы мне хотелось жить в одной из ваших сказок, мадемуазель!
— Очень трогательно, — заметила Атенаис, перебирая локоны, лежавшие у нее на груди. — Я непременно попрошу вас записать эту историю для меня, дабы я могла прочесть ее королю.
— Разумеется, — с улыбкой отозвалась я, хотя и знала, что интерес короля к ней угас, и Атенаис более не является его maitresse en titre. Тем не менее он по-прежнему почти каждый день навещал ее. Но если Атенаис действительно прочтет ему одну из моих историй, и та понравится королю, быть может, Его Величество соблаговолит назначить мне пансион, как и прочим писателям при дворе. При мысли об этом душа моя затрепетала.
— Еще одну историю! — захлопала в ладоши мадам де Скюдери. — Кто рискнет превзойти мадемуазель де ля Форс?
На вызов быстро откликнулся какой-то молоденький поэт и принялся декламировать длинную поэму под названием «Посвящение жемчужине, дрожащей в ее ушке». Потягивая вино, я критически прислушивалась к его опусу. Поэма была недурна, но он терял очки, читая ее с листа. Смысл развлечения состоял в том, чтобы наугад назвать тему и развить ее экспромтом, проявив при этом максимум изобретательности и утонченности. Впрочем, это вовсе не означает, что я не тратила целые дни, заблаговременно готовя и оттачивая свои истории, после чего учила их наизусть, дабы впоследствии с уверенностью жонглировать ими по своему усмотрению, вкладывая в них пикантные двусмысленности и недомолвки.
