Сталки и компания - страница 39

– Понимаешь, Харрисон, Торнтон одолжил мне пенни в прошлое воскресенье, потому что меня оштрафовали за разбитое окно, а я потратил его в кондитерской Кейта. Я не знал, что это нехорошо. А Рей из старшего класса взял у меня в долг два пенса, когда мой дядя прислал мне денежный перевод на два шиллинга... я разменял их у Кейта... но он обещал мне вернуть все до праздников. Мы не знали, что это нехорошо.

Они часами разбирались в подобных историях, но случаев ростовщичества или чего-нибудь похожего на удивительный процент Жука, не обнаружили. Старшеклассники (в школе не было традиции с уважением относиться к старостам, если только речь не шла о спортивных играх) коротко отвечали, чтобы они занимались своими делами. И ничего они ни на каких условиях говорить не будут. Харрисон идиот, Крей еще один идиот, но самый больший идиот, говорили они, это их преподаватель.

Когда класс чем-то сильно обеспокоен, то, чтобы бы там ни было на его совести, он распадается на мелкие объединения и союзы... на мелкие собрания в сумерках, на мелкие кружки и группы, встречающиеся в кладовках и коридорах. И когда, перемещаясь от группы к группе с невероятно таинственным видом, хулиганская троица тихо подползает с криком «Cave» или шепчет «Только никому!» с последующими дурацкими сведениями, то внутри такого класса сплетается очень зыбкая атмосфера заговора и интриги.

Через несколько дней Праут понял, что он живет с непреходящим чувством тревоги. Тайны окружали его со всех сторон, предостережения бежали перед его тяжелыми ногами, какие-то тайные пароли звучали за его настороженной спиной. Мактурк и Сталки придумали много абсурдных и пустопорожних фраз... словечек, которые разносились по корпусу, как огонь по жнивью. Хорошей шуткой и единственным практическим результатом комиссии по ростовщичеству, считалась фраза, которую один ученик говорил другому с очень серьезным лицом: «Думаешь, в нашем корпусе часто такое случается?» А другой должен был ему отвечать: «Ты знаешь, невозможно быть все время настороже». Можно себе представить, как все это отразилось на гуманно мыслящем и добронамеренном преподавателе. Опять же, человеку, искренне посвятившему себя тому, чтобы его деяния достойно оценили, не очень понравится даже издали слышать, как угрюмый, нахмуренный, язвительный кельт называет его «прославленный Праут». И такого человека тревожил слух о том, что в классах между занятиями мальчик, который не в силах хранить тайну, рассказывает истории – необычные истории, и даже осторожное и заботливое обращение – именно так взрослые обычно говорят со смущенным ребенком и именно такую атмосферу создавал Сталки вокруг Праута – не вернуло ему покоя.

– Мне кажется, дух класса изменился... и изменился к худшему, – сообщил Праут Харрисону и Крею. – Вы заметили? Я ни в коем случае не хочу сказать, что...

Он никогда ничего не хотел сказать, но, с другой стороны, он никогда ничего и не делал, и даже с самыми добрыми намерениями он привел старост класса в состояние настолько близкое к нервному срыву, насколько это вообще возможно для здоровых ребят. Хуже всего, что им иногда приходила в голову мысль: а может быть, действительно, прав Сталки с компанией в своих часто повторяющихся замечаниях, что Праут угрюмый осел.

– Вы знаете, что я не тот человек, который верит всему, что слышит. Я знаю, что класс может найти свое самостоятельное решение... безусловно, когда бразды правления находятся в светлых руках. Но я чувствую ощутимое падение уважения... мрачные интонации в разговоре о делах, которые касаются чести класса, какая-то грубость.

Дверь класса была приоткрыта, и оттуда неслась песня – двадцать голосов выкрикивали ее в свое удовольствие. Малышне больше нравилась мелодия – слова написал Жук.

– Конечно, здравый человек не будет возражать против этого, – сказал Праут, криво улыбнувшись, – но вы знаете, что каждая соломинка знает, откуда ветер дует. Вы можете проследить, откуда это идет? Я говорю с вами как с руководителями класса.