Конечно, выявившаяся на судебном процессе преступная деятельность работников наркомата тяжелой промышленности и связь их с троцкистами ошеломили Орджоникидзе. Человек широкой души и взрывного темперамента, он остро воспринимал неожиданное разочарование в людях, к которым питал искреннее расположение и всячески поддерживал.
Его мучила мысль, что люди, которым он беспредельно доверял, оказались изменниками – это не укладывалось в его сознании. Вдова Орджоникидзе Зинаида Гавриловна рассказывала: «Он невероятно переживал аресты наркомтяжпромовцев, не верил даже в то, что Пятаков шпион, хотя тот и был старым троцкистом. И только когда Серго дали показания, написанные почерком Пятакова, Серго поверил и возненавидел его. Вы знаете, как мог Серго любить и ненавидеть? Он мог отдать жизнь за того, кого любил, и мог застрелить того, кого ненавидел».
Поскольку большинство обвиняемых, представших на процессе, являлись работниками наркомата тяжелой промышленности, Орджоникидзе выпала неприятная обязанность выступить на пленуме ЦК с докладом. Уже работая над ним, он был в угнетенном состоянии. Его жена позже утверждала, что якобы Сталин забраковал наброски, и 17 февраля у ее мужа прошли два долгих и темпераментных разговора со Сталиным по телефону, по поводу уже написанной части выступления.
При этом априори предполагается, что вождь, мол, требовал призывов «к поиску врагов». Но, судя по материалам, о которых речь пойдет ниже, ни в докладе Молотова по промышленности, ни в выступлении Сталина на пленуме такие призывы не прозвучали. Поэтому складывается впечатление, что если такой телефонный разговор действительно состоялся, то не Сталин, а как раз темпераментный Орджоникидзе мог намереваться обострить вопрос.
Вечером 17 февраля Орджоникидзе долго работал над докладом у себя в спальне и продолжил свое занятие утром. Страдавший от хронических болезней, в середине дня он почувствовал себя плохо и прилег на кровать. Прибывший в это время его друг Г. Гвахардия ждал в столовой, когда в 17.30 в спальне неожиданно раздался выстрел. Вбежавшая в комнату жена обнаружила мужа лежавшим на ковре. Выстрел был сделан в сердце. Позвонив Сталину на дачу, она сказала: «Серго сделал, как Надя!».
Члены Политбюро приехали через 30 минут. Сталин был потрясен – за последние годы это была третья смерть, вырвавшая из его окружения самых близких ему людей. Он и сопровождавшие его руководители, рассказывала жена Орджоникидзе, «прошли прямо в спальню... Ко мне подошел с утешением Ворошилов. «Что ты меня утешаешь, – сказала я Ворошилову, – если вы не смогли для партии его сберечь...»
На меня внимательно посмотрел Сталин и позвал легким кивком головы. Встали друг против друга. Он весь осунулся, выглядел старым. Я спросила его: «Что же теперь людям скажем? » – «У него не выдержало сердце », – ответил Сталин... Я поняла, что так напишут в газетах. И написали...»
На следующий день газеты опубликовали сообщение ЦК ВКП(б) и некролог о смерти Орджоникидзе, подписанный членами руководства страны. Официальное сообщение гласило, что он умер от паралича сердца. На помещенной рядом фотографии мертвый Серго был в окружении вдовы и членов Политбюро.
Наверное, можно осудить Сталина за сокрытие информации о действительных обстоятельствах смерти члена ЦК, но самоубийство – это слабость, – церковь даже не позволяла хоронить самоубийц на общем кладбище. В этом неодобрении огромный смысл: своего рода защита человечества от самоуничтожения, а здесь – дрогнул большевик. Самоубийство – отчаянная мера. Оно совершается, когда жизнь теряет значение и смысл.
Однако Сталин не только сохранял честь Орджоникидзе, он прежде всего думал о деле, которому они оба служили. Он не мог давать в руки врагов повод для торжества. Но если взглянуть на эту смерть философски, то у Орджоникидзе действительно не выдержало сердце, – пуля только материализованная деталь сердечной боли, оборвавшей его жизнь. Видимо, подавленное настроение в последние дни и обострение болезни вызвали душевный кризис, приведший, в состоянии аффекта, к роковому выбору.
