Сталин кивнул головой.
…Ленин сидел за обедом у «самого» Бебеля. Были приглашены почти все вожди германской социал-демократии и некоторые русские эмигранты.
Просторная квартира. Канарейки в клетках. Клетки прикрыты салфеточками ручной работы. На мягкой мебели в гостиной приколоты такие же салфетки, чтобы сидящие не испачкали затылком чистеньких чехлов. Во всем чувствовалась любовь к солидному домашнему уюту.
Ели плотно и сытно. Пили теплое кислое вино и пиво. Люди тоже были плотные и сытые. Настроение священнодейственное. Торжественно говорили друг другу, поднося к толстым губам бокал:
— Prosit!
Говорили, конечно, о партийных делах. И по самому тону можно было определить, о чьих делах говорили. Когда речь шла о немецкой партии, тон был торжественный, благоговейный, самодовольный. Дела шли блестяще! Но когда говорили о партии русской, тон был такой же кислый, как и вино, но только холодный, снисходительно-пренебрежительный. Что, в самом деле, за партия, которую собственное правительство не терпит в стране! Неужели нельзя было договориться? Ну что, что Столыпин… Можно сделать уступку, другую. Ведь и Столыпину нужны рабочие вожди, он, по всем данным, умный человек. Нет, пустяшные, несерьезные люди. Ни денег, ни власти, ни положения. Словом: русские!..
Ленин уходил вместе с Горьким.
— Бебель, — делился впечатлениями Горький, — показался мне человеком немножко самодовольным… Вообще — все было очень самодовольно, и чувствовалось, что даже стулья довольны тем, что их отягощают столь почтенные мякоти вождей.
— Да-а-а, — протянул Ленин. И вдруг рассмеялся.
— Чего вы?
— Пришло в голову: жаль, что Сталина не было на этом обеде. Уж он бы и отчихвостил их потом. Это зрелище именно для него.
XIX
Когда Сталин в 1912 году, бежав из Нарымской ссылки, приехал в Краков и, не без труда разыскав на окраине незнакомого ему города маленький домик с надписью на одной из дверей: «Ouljanoff», вошел к Ленину, ему представилась картина, совершенно не напоминавшая недавние времена уныния и развала.
Две комнаты. Одна больше — мрачная, полутемная. Здесь оживленно копошилась над разросшимся партийным архивом, над приходящими и уходящими письмами Крупская. Работы было много, еле справлялись. Все мертвившую и разлагавшую реакцию как рукой сняло. Возродились местные организации партии. Новые люди притекали в нее, с новыми силами, с новым энтузиазмом. Все время приезжали к Ленину люди из разных концов России и из самых дальних эмигрантских углов. Все они дышали бодростью и верой. Революция нарастала. И в непоколебимой уверенности в ее близости Ленин повел твердую линию, окончательно отмежевался от парализовавших его меньшевиков, порвал с ними организационно. Большевики стали самостоятельной и все разрастающейся партией.
И Сталин привез интересные и радостные новости. Он недавно — уже как член Центрального комитета партии — объездил важнейшие рабочие районы России, восстанавливая связи, возрождая партийные организации. Все дышало жизнью. Россия стала неузнаваемой. Короткий выстрел маленького револьвера в провинциальном театре повернул ее историю на новые пути.
…Летом 1911 г., во время посещения царем Киева, в местном театре состоялся торжественный спектакль.
Во время антракта председатель Совета министров, Столыпин, стоял у оркестра, облокотившись спиной о барьер. В партере поднялся и быстро направился по проходу к первым рядам никому не известный молодой человек во фраке. Еще на ходу он выхватил револьвер и стал стрелять. Крупная фигура Столыпина в белом кителе представляла прекрасную цель. Первая же пуля попала в него. На кителе показалось темное пятнышко — и быстро стало разрастаться. Столыпин покачнулся и грузно упал.
Началась суматоха. Убийца имел все возможности скрыться — если бы сидевший в партере офицер не приметил его и не схватил при выходе в фойе. Царь, бледный, непонимающим и растерянным взглядом смотрел из боковой ложи.
Убийца оказался молодым киевским адвокатом — и секретным сотрудником полиции — Богровым. По специальному распоряжению начальника полиции он был посажен в театре для охраны высоких особ.
