Выслушав Степку, гр. Коновицын, явно перестраховываясь от всяких случайностей, которые имели обыкновение случаться с ним, сказал:
— Частнособственническим предпринимательством не занимаюсь. Не по адресу.
— Но ведь Женька Кавказец говорил: вы поможете сделать.
— Евгений Кавказыч? Тогда другое дело. Заходи.
Черный паровоз придавал квартире налет траура и печали. Хозяин и гость, как заговорщики, говорили тихо, почти шепотом.
— Сам придумал? — спросил гр. Коновицын, разглядывая ножевилки.
— Не-а… Приятель.
— Псих?
— Да не совсем чтоб нормальный.
— Ободрать сварку — дело плевое. Да, здесь надо на алмазном диске. Но твой приятель искровенит рот себе. Не-е-ет, так нельзя, как он показывает на чертеже. Надо треть режущей кромки убрать, и тогда инструмент станет безопасней. Убрать?
— Убирай.
— Может, содрать все и получатся хорошие вилки? — предложил гр. Коновицын.
— Не-не-не! — запротестовал Степка. — Я и в гараже на электроточиле смог бы.
На столе тоненько зажужжал станочек, зашуршал диск по сварному шву, высекая редкие голубые искры. Степка не стал стоять над душой мастера, сам не любил, когда кто-то сопит сзади, пошел вокруг паровоза, восхищаясь ювелирной отделкой всех частей, зеркальным воронением боков локомотива и стремительной надписью на тендере: «Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка!»
— Ну, понятно: дачу построить, машину легковую смастерить, — размышлял вслух Степка, — катер на подводных крыльях, ну, трактор, ну, самолет-вертолет, ладно уж, ракету баллистическую, но па-ро-воз зачем? Зачем, Максим Романыч?
Помолчав, гр. Коновицын стал медленно, несколько снисходительно улыбаться, отчего его тонкая, матово-бледная кожа язвенника и страдальца сморщилась в сборку вокруг рта:
— Для ракеты надо жить на последнем этаже. Понимаешь, на последнем?!
— Не понимаю юмора, — мрачно произнес Степка-рулило, постучав кулаком по лесенке в кабину паровоза. — Зачем соорудил паровоз, Романыч, а?
— Захотелось — вот и сделал, — слукавил гр. Коновицын.
— Врешь. У тебя имелся какой-то тайный замысел-умысел. Тут что-то не так.
— Я с детства мечтал иметь паровоз, — опять слукавил.
— Заливаешь…
— Заливаю, — не отрицал гр. Коновицын, испытующе посмотрел на Степку, спросил, работал ли он при начальстве и, получив утвердительный ответ, подумал, что шоферюга не соврал, потому что подобострастность выдавала с головой бывшего персонального водителя. Потом он уточнил, был ли выгнан с работы — второй утвердительный ответ неплохо характеризовал, однако доверяться еще не следовало. Гр. Коновицын видел в окно, что Степка приехал на КамАЗе, и предложил привезти ему машину осиновых дров на дачу.
— Хоть десять, шеф, — с готовностью откликнулся Степка. — Могу сосновых, списанной тары.
— Нет, нужна осина. Желательно чуть-чуть лежалая, она тогда с таким нежным-нежным ароматом.
— Тебе топить или нюхать?
— Прости, не то и не другое. Гнать, извини. Ты умеешь язык за зубами держать? Смотри! Евгений Кавказыч рэзат будэт! — пригрозил гр. Коновицын, подставил трехлитровую банку под кран, залез в кабину, что-то пошуровал и в емкость полился чистый, как слеза, продукт, без сивушного запаха.
— А-а, теперь я юмор понял! — захохотал Стенка. — Во дает, а!
— Ни хрена ты не понял! — разозлился гр. Коновицын.
Гр. Коновицын спустился вниз, закрыл банку и заметил, что здесь нет ничего смешного, если угодно, здесь трагедия, торжество подлого прагматизма над революционным романтизмом, короче говоря, мерзопакость, а не юмор. Он действительно строил паровоз — мечту своей юности, а построил, комиссии заклевали, дозволено или не позволено, а газеты читаешь — волосы дыбом, думаешь: какая там остановка!.. Оказалось, друг, как в анекдоте: детишки билеты с голодухи съели, жена третий день спит с начальником поезда, а муж но попутчику жалуется: вообще мы не в ту сторону едем! Сейчас и колеса крутятся, и продукт капает: Евгений Кавказыч технологию изобрел перегонки осины в чачу. На такси осины много не привезешь, а КамАЗом — раз в два месяца и — наш паровоз, вперед лети! Что же тут смешного? Мерзопакость, насмешка, а не юмор!
