Черный дым от меда из каменки для этих друзей по сравнению с паровозным был, несомненно, «луччей». Потому что вытяжное устройство с помощью мусоропровода работало скверно, и это порождало неудовольствие жильцов и сопутствующие жалобы, когда странный друг Женьки Кавказца раскочегаривал топку домашнего локомотива и опробовывал паровую машину и парораспределительный золотниковый механизм в действии. Именно золотниковый механизм был гордостью странного друга, как никак на уровне изобретения совершенно оригинальной системы, увы, никому не нужной.
Не нужен был золотниковый механизм и Степке, однако для изготовления его запоздавший на целый век паровозник применял точнейший алмазный инструмент, с помощью которого можно было бы придать испохабленным ножевилкам товарный вид.
Нелегок, извилист выдался путь Степки-рулилы к поклоннику парового транспорта. В диспетчерской он произнес магическое «Ну, надо» и получил путевку с такой оперативностью, словно спешил на пожар или, по крайней мере, должен был доставить на поле боя снаряды. Проезжая мимо мебельного магазина на Звездном бульваре, совершенно не желая того, подбросил в Лианозово за четвертную двуспальную кровать. Почувствовал уверенность в себе и в своих возможностях и поехал на улицу Академика Королева искать в пивном баре знакомых Женьки Кавказца.
В прокисшем, провонявшем вяленой рыбой баре толкалась в основном залетная публика, приехавшая, видимо, на ВДНХ блеснуть своими достижениями, а Степка нуждался в местных пропойцах, которые знали таксиста или его странного друга. Он рвал и метал: все вокруг пили пенистое, золотистого оттенка пиво, а ему надо было во что бы то ни стало разыскать адрес паровозника, ехать к нему, уламывать, если тот, к тому же, окажется дома. Между тем Степка разыскал адрес и, опять отвечая на призыв гаражного начальства бороться с порожними пробегами автотранспорта, прихватил на Звездном бульваре попутную двуспальную кровать, желающую иметь по ночам нагрузку в новом доме на Алтуфьевском шоссе.
Странный друг Женьки Кавказца дверь лишь приоткрыл, просунул правое плечо в щель и с вызывающим высокомерием человека нервного и загнанного спросил:
— А вам что угодно?
Он только что выпроводил очередную комиссию, которая, как и предыдущие, не смогла до конца разобраться, прав ли был гр. Коновицын М. Р., создавая паровоз в двухкомнатной квартире пусть даже на первом этаже, а также имел ли он право в вышеозначенном паровозе поднимать пар в честь Дня железнодорожника, а если поднимать, то (по соображениям безопасности, поскольку деяние происходило не в депо, а в жилом доме) до каких пределов. Более того, комиссия за несколько лет работы не пришла к выводу, имел ли он право три года назад, также в честь Дня железнодорожника, опробовать свисток, поскольку автомобильные сигналы в Москве запрещены, а угрозы наезда не существовало, так как локомотив находился в состоянии неподвижности, хотя и при всех парах.
Никаких инструкций по правилам содержания домашних паровозов не издавало ни одно министерство: ни путей сообщения, ни коммунального хозяйства, ни внутренних дел, ни финансов… Посему Максим Романыч Коновицын, ветеран угольной промышленности и пенсионер, уже вторую пятилетку придерживался избранной и оправдавшей на практике методы своего поведения и обращения с комиссиями. Основу методы составляло трудно опровержимое утверждение, что это не настоящий паровоз, а всего лишь действующая модель, почти игрушка, хотя и внушительных размеров. Потом он прибегал к каскаду рискованных заявлений, что топка — это вовсе не топка, а мангал в виде топки, где можно жарить шашлык, если не мангал, то немножко тандыр, где можно испечь лаваш. Паровой же котел — это вовсе не паровой котел, а тульский самовар в несколько измененном, хотя и до неузнаваемости, виде. И здесь комиссии показывался краник, под который следовало подставлять чашки. А свисток — это вовсе не паровозный свисток, а чайника, который, если вода закипит, отзывается.
Откровенно глупое выражение лица у гостя он уже где-то видел, и это обстоятельство сыграло положительную роль — Степка был выслушан. У членов всевозможных комиссий никогда не было печати простодушия на лице. Они всячески старались придать своим физиономиям черты значительности, серьезности, глубокомыслия, озабоченности, понимания всего и вся и черт знает еще чего. Что впрочем не помешало гр. Коновицыну однажды уговорить их посмотреть модель в действии, после чего следующие составы комиссии довольно продолжительное время разбирались с жалобами на слишком любопытную предшественницу.
