— Рэймс, действительно, прогадал. Слышал бы он тебя сейчас.
Многорукий уже был внизу, направляясь к двери с тем самым ножом наперевес. И у меня создалось впечатление, что одной испорченной одежкой Зоркие не отделаются.
Попятившись назад, я наткнулся на софу и упал на неё. Я зажал уши ладонями, приготовившись к крикам… Но прошла пара минут, а всё было так же тихо. Подозрительно тихо.
— …обожаю собак. Умные животные, преданные. Обидно, что всех дворняг перебили. У меня была когда-то дворняжка, полудикий пёс. Я его научил многому… всяким командам там… Все мои знакомые им восхищались. Говорили, он точь-в-точь как человек только с хвостом и лапами. И радовался мне всегда, как полоумный. Смотрел я на него и думал… Почему я не пёс?
— Обалденная история, — раздалось в ответ. — Может, еще какую расскажешь? Больно складно у тебя получается сочинять.
— А у вас есть на это время? Вы, похоже, спешите, парни.
— Да, к тебе и спешили.
— Уверены?
Собаки больше не лаяли, только слегка поскуливали. Будто от страха.
— Сейчас проверим. Отойди-ка в сторонку.
— Извини, но я не собака и не твой солдат, чтобы выполнять твои команды. Я ничуть не ниже тебя по положению. И это мой дом.
— Ничуть не ниже, да? — заговорил Зоркий, очевидно, оскорбленный таким сравнением. Пусть «чистильщики» и Зоркие служили одной цели — правосудию, у каждого из них были свои методы. К тому же все знали, что элиминаторы не гнушаются брать работу со стороны. И у них не было кодекса и дисциплины — святых понятий Зорких. — Тогда, может, ты пригласишь меня в свой дом? Из, так сказать, профессиональной солидарности?
Я весь обмер, потому что Многорукий после недолгого раздумья бросил:
— Заходи. Но только ты.
— Командир… — окликнул его кто-то, но командир кинул:
— Ждите здесь. Я скоро.
Дверь закрылась, и я съежился. Господи, только не снова. Неужели это опять происходит со мной?
— Сколько тебе, парень?
Я слышал чужие шаги.
— Не знаю точно… Двадцать? — ответил Многорукий.
— Значит, обучаться вместе мы не могли… А я тебя точно где-то видел.
— Может и пересекались где. Нам часто приходится прибирать за Зоркими.
— Ага, по тебе прям видно, какой ты хороший уборщик. Что за хрень у тебя в руке? Решил мне бутербродов сделать?
— Обычно я его использую, чтобы отрезать яйца всяким трепачам. Но если ты не брезгливый…
— Спасибо, я не настолько голоден, чтобы просить тебя идти на такие жертвы ради гостеприимства.
— Можешь даже не мечтать. Я кому попало свои причиндалы в рот не сую.
Да что с этим парнем? Зачем он его провоцирует?!
— Да я знаю, что ты нашел, куда их засунуть.
— К чему ты клонишь?
— К тому, что вчера при перевозке наши недоумки-коллеги потеряли ценный груз, и всё указывает на то, что ты припрятал его у себя. Конечно же, для пущей сохранности, в качестве одолжения лично для меня. Я же правильно понимаю?
— Ценный груз? Насколько ценный? Если вдруг мне подвернётся под руку что-то похожее, я хочу знать, на что могу рассчитывать.
Меня замутило. Он собрался торговаться?
— Ха-ха, как это похоже на вас, элиминаторов. Продажные шкуры. Но так уж получилось, что это уникальный экземпляр.
— Какая жалость, что вы его — такого уникального — потеряли, правда? А теперь просите помощи у элиминатора. Как это похоже на вас, Зорких.
— Я не прошу помощи. Я требую, чтобы ты вернул нам то, что тебе не принадлежит.
— А кому принадлежит?
— Значит, ты признаешься, что держишь его у себя?
— Я даже понятия не имею, о чём ты. Может, у этого груза есть особые приметы?
— Я бы сказал их предостаточно.
— Да? И какие же?
— Скажу так: ты бы сразу понял, что это он.
Многорукий присвистнул.
— Вчера мне ничего подобного на глаза не попадалось. Лучше загляните к Мэду… я слышал, у него как раз появилось что-то интересное. Наверняка, именно то, что вы ищите.
— Поразительно, он сказал мне тоже самое про тебя… И знаешь что?.. — Его шаги приближались. Он уже стоял у подножья лестницы. — Я уверен, что слышал голоса сверху.
— Это говорящий попугай.
— Чего-чего?
— Птица такая.
— Любишь диковинных домашних зверушек, да?
— Обожаю.
— Может, и мне покажешь?
— Почему нет? Поднимайся.
