Это было потрясающе. Вроде как быть элитой, но не носить белый цвет, потому что природа уже тебя отметила.
— В ваш тухлый приют снизошел иерарх, а ты даже не удосужился узнать, как его зовут?
— Нам нельзя смотреть на них, подходить и обращаться. Даже старшим.
— Тц, от тебя никакой пользы, — пробормотал он, и я постарался исправиться:
— Бэлар. Это был Бэлар, точно.
Он долго молчал, удивлённый моими словами или… жаль, что я не мог видеть его реакцию.
— Ты словно только что из яйца вылупился. Заявляешь, что видел иерарха, который пропал без вести чёрт знает сколько лет назад. Может, его уже и на этой планете нет. А может он подох. Даже недотепа вроде тебя должен это знать.
Я это обожал, как и любой приютский мальчишка — таинственнейшие истории про вещи, о которых говорить запрещено.
— Он не мог умереть. Он же генерал — сильнейший из энитов.
Многорукий фыркнул.
— Тогда почему же он сбежал, как последний трус?
— Может…
— Ну?
— Может, он решил освободиться.
— Прям как ты, да? Да у вас, оказывается, много общего.
Он откровенно надо мной насмехался. И имел на это право, потому что был старше, умнее, сильнее… бог знает, чем он меня еще превосходил. Кроме того? Я находился у него дома.
— Но если серьёзно, с чего ты взял…
— Там был Рэймс, — предвосхищая его вопрос, ответил я.
— О! — воскликнул Многорукий, затягиваясь. Огонек его сигареты гипнотизировал. — Тогда конечно. Рэймс же ни за кем не следует кроме своего хозяина. Так ты думаешь? Неразлучный дуэт — выскочка-кукла и энит-психопат. Они же просто настоящее исключение из всех возможных правил. Эта паршивенькая история вдохновляет таких отщепенцев как ты, не правда ли?
Сначала я решил, что расспрашивая меня, он выполняет часть своей работы: выведывает новости с «поверхности». Теперь же я думал, что ему просто скучно. Поэтому не побоялся ляпнуть:
— Для всех, кто жил в приюте, это было не просто историей.
— Наверное, именно поэтому Бэлар приблизил к себе не лучшего из энитов, а самого последнего неудачника. Чтобы дать вам надежду.
— Нет, я думаю, он сделал это на зло…
— Ха? Кому?
— Своему отцу… Консулу… системе. Не знаю.
— Я слышал, эниты умеют читать мысли людей. А ты, похоже, первый человек, научившийся читать мысли энитов. Да еще и на расстоянии. Мне охренительно повезло с тобой встретиться.
— Нет, я просто…
— Думаешь, что понимаешь его?
— Нет, но…
— А, проваливай отсюда, — протянул Многорукий утомленно. — Я бы дал тебе совет держать такие вот выводы при себе и вообще рот пореже открывать, но не стану. Вряд ли ты доживёшь до завтрашнего утра, учитывая то, что ты уже нарушил все возможные правила. Пусть с тобой Мэд разбирается. Или те «красотки» в латексе.
Он выпрямился, затушив окурок, и я опять оказался в кромешной темноте. Я не знал, ушел он или еще стоит неподалеку, но все же воскликнул:
— Подожди! — Мне не ответили, но я рискнул задать вопрос: — Ты правда… элиминатор?
— Ага.
— Ты можешь убить… любого?
— Кроме энитов — да.
Ну да, одним человеком меньше — одним больше, какая им разница, когда у них настроено бесперебойное производство.
Набрав воздуха в грудь, я выпалил:
— Даже Рэймса?
* * *
— Эй-эй, сбавь обороты. — Теперь он считал меня не просто придурком, а законченным идиотом. Но я, определенно, вернул его интерес. — Я думал, вы все, приютские неудачники, считаете его своим богом.
Я осмелел.
— То, что Рэймс стал ликтором иерарха, не его заслуга, а выбор самого Бэлара. Он мог взять кого угодно, любой был бы ему настолько же предан. В Рэймсе нет ничего особенного!
— Ты это с первого взгляда понял, да? — Он цокнул языком, словно восхищался очередной моей способностью. — Готов поспорить, тебя ежедневно колотили в этом твоем приюте.
Ладно… похоже, не я единственный умел здесь «читать мысли».
— В нём нет ничего особенного… — повторил я. — Когда-то он сам был ничуть не лучше меня.
— Ты ему до смерти завидуешь? — гадал элиминатор, — или же это что-то более личное?
И тут я как на духу выложил ему то, о чем никому раньше не рассказывал.
Мой голос звучал хрипло и глухо, всё внутри сжималось от боли. Словно память была орлом, терзающим уже затянувшуюся рану Прометея (о котором я тоже теперь знаю). Я сам только тогда по-настоящему понял, насколько сильно пренебрежение человека, которого я видел всего несколько минут, задело меня. Нет, не пренебрежение… Убийство. Своим безразличием он приговорил меня к мучительной смерти. Сначала дал надежду, а потом столь же легко забрал ее. Протянул руку, а когда я поверил в своё спасение, столкнул в пропасть.
