Я излагала общеизвестные вещи, вплетая в речь специфические термины, чтобы понять, насколько мой собеседник знаком с темой. И он ни разу не переспросил, что значит то или иное слово. Геолог, говорите… впрочем, бывают ведь специалисты, сведущие в нескольких смежных науках?
– Как это символично, – сказал Крамер. – Как советские люди поют оды силе коллектива, так и советские бактерии лучше всего работают, когда рядом есть товарищи! Непохожие друг на друга, но объединенные одной целью.
– За символизмом – это к идеологам первого Союза, – ехидно ответила я. – Мы такой ерундой не занимаемся. Мы опираемся на законы природы и эволюции. Если коллективы и советы эффективнее, чем общество, где человек человеку волк, то, может, стоит признать нашу правоту и с точки зрения эволюции?
– Но чем же они досаждают вам, эти бактерии? – с живейшим интересом переспросил американец.
Вот теперь мне предстояла тонкая работа. Тоньше, чем стыковка контейнеров или выведение зонда на узкий выступ скалы. Выдать дозированную информацию, отвести от себя интерес и не сказать ничего лишнего…
– Вы когда-нибудь видели бактерий на чашке Петри? Ну не самих бактерий, а их скопления, достаточно большие, чтоб разглядеть невооруженным глазом… Да, разноцветные пятнышки, все верно. В таком пятнышке – миллионы и десятки миллионов клеток. Пока вы будете их рассматривать, как минимум одна из них мутирует – спонтанно, за счет внутренних механизмов. Пока вы отойдете на обеденный перерыв, она поделится надвое. Сколько их будет через сутки – считайте. Это мы не рассматриваем еще мутагенез при повышении уровня радиации! Затем, если условия среды изменятся, может статься, что мутант более приспособлен к новым условиям – и бесполезная на первый взгляд мутация пригодится ему, чтобы выжить. Но мы не можем предсказать заранее, где и как произойдет мутация, понимаете? Мы можем постоянно редактировать геномы бактерий, пока они у нас в лаборатории, но в марсианской почве им придется справляться самим.
Крамер серьезно кивал, но, кажется, мне удалось его немного заболтать. Пусть думает, что наша главная проблема – повышенный мутагенез. На самом деле с ним-то мы разобрались еще в прошлом году.
– Так что, говоря о символизме… да, пожалуй, бактерия сродни советскому специалисту. И тому его учат, и этому, а что пригодится – не знаешь заранее. Три года пишешь диссертацию о микробных сообществах, а потом прилетаешь на Марс и занимаешься разгрузкой контейнеров!
– И вытаскиванием геологов из пещер, – поддакнул Крамер. – Однако я совершенно не понимаю причин вашей меланхолии. Как у нас говорят – человек определяется, помимо прочего, уровнем своих проблем. И если вы можете переживать, что ваши бактерии непредсказуемо мутируют, вы счастливый человек, Марина. Там, на Земле, еще есть места, где вам пришлось бы думать скорее о том, чем вечером накормить своих детей…
– Ничего, мы и это исправим. Когда-нибудь. Может, даже раньше, чем засадим Марс яблонями. Это и есть ваш рецепт, как не унывать? Все время думать о том, что где-то кому-то хуже?
– Почему бы и нет? А по поводу ваших бактерий… знаете, моя бабушка держала виноградник в Калифорнии. Она всегда говорила: не важно, что ты выращиваешь, главное – делай это с любовью!
Я всерьез задумалась, что бы такого поязвительней выдать в ответ на подобную банальность, когда мозг, утомленный размышлениями о шпионах, вдруг выдал яркую, точно вспышка молнии, мысль.
– С любовью… – повторила я и поднялась на ноги. – Прошу простить, но мне срочно нужно проверить эту гипотезу.
В отделе у инженеров на меня смотрели как на врага, думали, наверное, про себя: «А, это та мегера, которая к нам Никиту не пускает!». Злая мачеха прекрасного принца, архетипический образ с небольшими поправками. Ладно еще молодняк, так ведь и начальник сектора грудью встал на защиту несчастных влюбленных. Разумеется, прежде, чем разобрался в вопросе.
– Да не будет ему никаких взысканий, – устало повторила я в очередной раз. – Все, что мне нужно, это график включений-выключений вашей установки и хоть примерное время, когда мой лаборант заходил в сектор!
