В огромный полиэтиленовый, мешок складывали запрещенные с их точки зрения, вещи, самодельные кипятильники, снова появлявшиеся у зеков едва ли не сразу же после окончания «шмона». «Дело ментов шмонать, а дело зеков прятать так, чтобы не нашли», — говорили заключенные. Отбирались фломастеры, тушь, чтобы никто не «накалывался». Можно подумать, что это могло кого-то остановить: зеки выдумывали всевозможные приспособления и смеси при желании сделать «наколку» — даже «автоматы для наколки» из механических бритв, а как заменитель туши использовали жженую резину, разведенную в обыкновенной воде. Спортивные тапочки и костюмы, чай, всевозможные полоски железа, используемые для нарезания хлеба, — все конфисковывалось, но тщательнее всего «шмонщики» искали деньги…
Капитан Зелинский, не обращая внимания на заключенных, лежавших на кроватях в одежде, остановился перед спящим Савелием и крикнул:
— Осужденный Говорков, почему спите в одежде? Но Савелий его не слышал.
— Кому спишь?.. — грубо ругнулся солдат-азербайджанец и затряс кровать.
На этот раз Савелий открыл глаза и поглядел на капитана ничего не соображающим взглядом.
— Встать! — взвизгнул тот, пораженный его наглостью.
— Чего орешь? — бросил Савелий, протирая глаза.
— Что? — Капитан схватил его за руку, намереваясь поднять с кровати, но не смог даже ее разогнуть.
— Руки! — тихо процедил Савелий и настолько недвусмысленно посмотрел на него, что тот выпустил его руку и даже сделал шаг назад.
Савелий спокойно встал, сунул шапку в рукав телогрейки, положил ее под подушку, выпрямился, и в упор посмотрел на Зелинского.
— Ты что? Ты что буравишь? — наконец опомнился тот. — Да я тебя сгною… Да я… в ШИЗО…
Не реагируя на его вспышку, Савелий наклонился, сунул сапоги за тумбочку, надел тапочки, затем повернулся к капитану:
— Чего уставился? Веди…
Молчавшие и внимательно наблюдавшие за происходящим зеки не выдержали, кто-то прыснул, чем вконец вывел из себя капитана.
— Руки назад! Пшел на вахту!.. — приказал он.
В комнате дежурного помощника начальника колонии Зелинский написал рапорт, пухленький майор, дежуривший в этот день, быстро прочитал его, покачал головой:
— В какую камеру пойдешь?
— Все равно.
— Все равно! — передразнил майор. — Вот брошу тебя сейчас к «девкам», будет тебе «все равно»!
— Другую хату придется поганить! — угрюмо заявил Савелий. — Как пробки повылетают оттуда…
— Ишь какой смелый! — усмехнулся Зелинский. — А ты его, Игнатьевич, в третью…
— А что, это мысль! — Довольный майор пометил в постановлении и повернулся к пожилому прапорщику. — Ты пообедал, Федор Федорович?
— Перекусил малость…
— Отведи-ка его… в третью!
— К блатным? — вздохнул тот.
— К блатным! — подхватил раздраженный Зелинский. — Может, они уму-разуму научат!
— Руки назад! — тихо приказал прапорщик Савелию и укоризненно посмотрел на Зелинского. — Пошли!..
В здании ШИЗО была небольшая каморка без окон, где прапорщик заставил Савелия раздеться до трусов, внимательно прощупал его одежду. Ничего не обнаружив, кивнул на носки и, когда Савелий вывернул их, с удивлением поморщился:
— Неужели ничего не затарил? Савелий пожал плечами, переступая босыми ногами на цементном полу.
— Одевайся! — вздохнул прапорщик. — Может, не пойдешь туда?
Подхватив штаны, Савелий натягивал их, повернувшись к прапорщику спиной, на которой старый служака увидел огнестрельное ранение. Покачав головой, снова спросил:
— Говорю, может, не пойдешь в третью? Блатные там…
— По мне, хоть забубенные! — буркнул Савелий, продолжая одеваться.
— Да я… не к тому… — смутился неожиданно Федор Федорович. — Старый стал: мне покой нужен…
— Покой? — переспросил Савелий. — Покой и мне нужен! — неожиданно он обозлился. — А ты, хотел бы покоя, в садовники пошел, а не вертухаем!
— А в этом ты прав, сынок, — тихо с грустью сказал прапорщик и повторил, вздохнув: конечно же, прав… Но не серчай на меня: не я же тебя сюда звал, небось сам пришел!
— Сам? — нервно хохотнул Савелий. — Если бы! Этапом привезли.
— Это-то понятно, что этапом, но за дело же! — Он пожал плечами. — Сидеть-то много?
— Девять…
