Средневековая философия и цивилизация - страница 88
Это приводит нас ко второй характерной черте, гораздо более важной, которой германская философия XIII века противопоставляет себя схоластической философии. Это склонность к пантеизму, который объединяет людей с Богом даже до полного слияния; перенесение души для общения с Божеством, мистического общения, столь тесного, что исчезает любое различие между Богом и душой. Из всей группы германских мыслителей XIII века именно Экхарт демонстрирует эту тенденцию наиболее сильно, и, кроме того, именно он оказывает величайшее влияние на умы германцев. Он смело учит, что существование Бога помимо всего и есть само существование его творений[308]. В этом Экхарт полностью отличается от схоластической философии, которая дает каждому (то есть каждому отдельному существу) не только его собственную суть, но и существование, отличное от существования любого другого существа, а также и от существования Бога. Экхарт таким образом утверждает слияние Бога и Его созданий, поскольку одно и то же единое существование окружает их обоих. Следовательно, понятно, почему Экхарт может сказать, что Бог походит на бесконечную сферу, центр которой повсюду, а окружность которой is nowhere[309], и что каждое создание питает постоянный голод и жажду к Богу: qui edunt me adhuc esuriunt.
Он пишет, что животные прекращают кормить своих детенышей, как только они насытятся; но сущности не могут насытиться Богом, ведь они существуют в Нем[310].
На основании такой метафизики Экхарт разрабатывает мистицизм, где душа заключает союз с Богом, который наведет мост через бездну между бесконечным и конечным. От его описания этого мистического союза бросает в дрожь. То, что Бог любит в нас, – это Он сам, Его собственное существование; душа есть убежище Бога, где Он обретает Себя! Но Бог не войдет в это убежище, пока душа не будет подготовлена к этому, она должна отречься от всего, – не только от всего внешнего, но также и от самой себя, своих знаний, своей воли, своих чувств, своих устремлений, своей индивидуальности. Короче говоря, Бог входит, только если душа пребывает в состоянии абсолютного самоотречения, полной пассивности (abgeschiedenheit)[311]. И тогда происходит чудо: Бог раскрывает единство и безграничность Своего естества, душа переносится в безмолвную пустыню, где нет ни напряжения, ни сомнений, ни веры, где для того, чтобы познать, нет больше нужды в образах, в подобии, в толковании, в документах или в догме. Бог находится во мне; Он не полон без моей души[312].
Так как я постоянно присутствую в бытие Бога, Он совершает все Свои труды посредством меня. Бог создал человека, чтобы тот мог стать Богом. Это есть мистическое обожествление; это возвращение человека в бесконечность, а с человеком возвращение в Бога всех созданий, ἐπιστρόϕη Прокла[313].
Действительно, трудно очистить подобную доктрину от бремени пантеизма, однако Экхарт мог бы протестовать против подобной интерпретации своей доктрины. Но здесь снова, как в иной связи[314], мы должны помнить, что намерение человека возлагается на его совесть; оно не имеет ничего общего с его доктриной, как она представлена, которая есть то, что она есть.
Теодорих Фрайберг высказывается против пантеизма Liber de Causis («Книги причин») и Elementa Theologica («Первооснов») Прокла. Но он разделяет дедуктивный метод a outrance (до крайности), который был заимствован у неоплатонизма, с Экхартом, Ульрихом Страсбургским и Витело и всей германской группой философов. Это приводит нас к дальнейшим особенностям направления мысли, которое мы изучаем: германской философии XIII века, лишенной умеренности и равновесия, которые являлись таким красивым триумфом схоластической философии.
