…Он считает страницы. Сто семнадцать! Это беловой список. Изготовление черновика требовало куда больше времени. Литературная отделка труда тщательна. Расположение частей многосложно и обдуманно. Тут уж можно поверить Чернышевскому, критик он опытный!
А ему доказывают, что Костомаров приехал 5 марта в Тулу и в сей же день сочинил это длиннейшее послание, именуемое «письмом к Соколову». Но оно не могло быть ни написано, ни даже набело переписано в Туле. Оно заготовлено раньше — это очевидно по расчету физической невозможности противного. Но где же? В Москве? Нет! В Москве Костомаров и Чулков встречались вначале с Яковлевым. Затем г. Костомаров был болен (или должен был держать себя как больной), к тому же его посетило много знакомых. Значит, Костомаров взял свою (или не свою?) уже готовую работу, когда выехал из Петербурга.
Не угодно ли далее сличить «письмо к Соколову» с некоторыми документами, отобранными у него, Чернышевского? Как-то с письмом Герцена, с одним пасквилем, с отрывком из его собственного письма к Ольге Сократовне. Это очень любопытно — сличить! Достаточно сделать это, чтобы увидеть: «письмо к Соколову» есть литературная работа, половина которой основана на означенных документах.
А вторая половина? Чернышевский вспоминает… Первый разговор с этим господином… Какой у него, однако, узкий, убегающий лоб!.. Костомаров принес переводы стихов, а потом вдруг повел речь о том, как плохо идут дела в России.
Чернышевский (перебил его). Вы богаты?
Костомаров. Никакого состояния, кроме маленького домика моей матушки.
Чернышевский. Ах, у вас есть матушка?
Костомаров. И сестры.
Чернышевский. Вот как? У вас есть матушка и сестры? Чем же они живут? Доходами с домика?
Костомаров. Какой с него доход! Я содержу их своею работою…
Чернышевский. А когда так, то вам следует думать не о том, хорошо или дурно идут дела в России, а о вашем семействе, которое вы обязаны содержать…
Вот их первый разговор. Но возможно ли доказать это? Разговор наедине… И все-таки возможно! К счастью, через несколько дней после того был обед у Некрасова. И за столом Михайлов при всех вдруг напустился на Чернышевского: он-де охлаждает порыв молодых людей. Да, помилуй, в чем дело? Костомаров! Костомаров передал Михайлову содержание первого своего разговора с Чернышевским. Называл Чернышевского «апатичным человеком», «апатичным гражданином», «заботящимся только о своих семейных делах». И все гости были тому свидетелями! «Это последствие моего разговора с г. Костомаровым показывает, что этот происходивший между мной и им разговор имел с моей стороны направление и содержание прямо противоположное тому, что утверждает г. Костомаров».
Доказать, что прокламацию «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон» написал Чернышевский, предатель не сможет. Текст был переписан Михайловым. А что он, Чернышевский, в первый же день знакомства читал прокламацию Костомарову, легко опровергается. Да и вообще: «Правдоподобно ли, чтоб я стал выдавать себя за государственного преступника, чтоб отдал свою голову во власть человека, которого видел в первый раз? Я дорожу моею головою больше, чем предполагал г. Костомаров, делая такое показание».
Не достаточно ли всего, что сказано, чтобы убедиться, что «письмо к Соколову» есть «произведение вымысла»? Кстати, стоит только, читая письмо, поставить несколько вопросов, как станет ясно, что и адресат есть «поэтический вымысел». Нетрудно даже догадаться, откуда сей непонятный друг г. Костомарова получил свою фамилию. Некий «Соколов» упоминается в одном из писем Плещеева, которое было при Костомарове. В литературе это называется «заимствованием»…
Хотя все сказанное весьма убедительно, стоит, однако, добавить, что на основании действующих статей российского законодательства Костомаров вообще не может выступать в этом процессе как свидетель. Ведь он «лицо, прикосновенное к делу», а таковые «не допускаются в деле уголовном к свидетельству под присягою». А чтобы не было сомнений, не угодно ли свериться? И Чернышевский перечисляет и цитирует добрые полтора десятка статей из свода законов.
