Да и вообще зачем разбираться во всем этом? Ведь доказательством его невиновности служит аргумент еще более веский — закон. А закон (следуют ссылки на том, книгу, статьи) говорит: не только намерение эмигрировать и самое эмигрирование не составляет преступления, преступлением становится уже только ослушание приказанию вернуться. Вот так-то, господа судьи!
Подумать только, как много хлопот доставили всем эти две тетради, найденные при обыске! Их даже посылали для прочтения и расшифровки в министерство иностранных дел… Между тем записи в тетрадях вовсе не шифр! Это своеобразный способ сокращенного писания — замена стенографии. Им пользуются все, кто много пишет. Студенты, например. А он, Чернышевский, с детства много писал.
Ах, кажется странным содержание некоторых записей? Но ведь он готовился стать писателем-беллетристом. Порядок возникновения романа таков: берется факт и отдается на волю фантазии. В дневниках — игра фантазии над фактами.
Внимание следствия привлекла сцена, где некто говорит девушке, что со дня на день ждет ареста. Но, представьте, он имел в виду вовсе не себя. И он может без труда доказать это, сопоставляя факты дневника с фактами своей жизни. Он даже готов открыть комиссии, кто был прототипом для этой сцены. Немецкий ученый Иоганн Кинкель. О нем много рассказывали газеты.
Да! «Разбиравшим бумаги мои должно было бы знать, что они разбирают бумаги литератора!»
…Дались же комиссии эти картонные полоски! Шифр! Интересно, откуда они взялись в его кабинете? Наверное, родственник, Алексей Студенский, оставил. Алексей занимается лексикографией и этимологией, составляет таблицы. Шифр!.. До чего же беспомощны обвинители, если оперируют такими уликами! Он с трудом припоминает даже общий вид картонок. Но припомнить надо… Кажется, так: с одной стороны ряд цифр от 1 до 35 или 36, а против каждой цифры — буква русской азбуки. Значит, если это шифр, то каждой букве соответствует одна цифра. Например: а — 1, б — 2, л — 12.
Но тогда для секретности даже слитно не напишешь 1212, поскольку читающий не поймет, то ли это «алб», то ли «лаб», то ли «лл». Но ведь сие младенчество, а не шифр!
«…Все шифры такой системы… уж чересчур просты. Я никогда не занимался искусством дешифровки, но берусь в один вечер найти ключ к отрывку, писанному… шифром этой системы. Если б я имел надобность или охоту придумывать или употреблять шифр, то надеюсь, что у меня… достало бы ума придумать шифр получше».
…Донос пьянчужки Яковлева — попросту преглупейшая фальшивка. Хотя стены Алексеевского равелина и не пропускают слухов с воли, но, судя по многим данным, Яковлев уже успел спьяну подвести своих благодетелей из Третьего отделения. Упился и выболтал, что «пристроен» лжесвидетелем по делу Чернышевского. Не случайно же его столь нежданно отправили на жительство в отдаленную Астраханскую губернию, да еще под надзор полиции. И вообще Яковлев не имеет права быть свидетелем, как укрыватель антиправительственных фактов. В самом деле, если он слышал «крамольные речи» Чернышевского еще в 1861 году, почему тотчас не донес?
Ну, хорошо. Действительно, он, Чернышевский, будучи в Москве, на минуту зашел к Костомарову, чтобы… выкурить папиросу. В связи с пожарами курить на улице запрещалось. И вот тут-то, заявляет Яковлев, Чернышевский, ходя по саду, упрашивал Костомарова побыстрее напечатать прокламацию.
«Ходя по саду…» Да будет известно г. Яковлеву, а также и кое-кому другому, то, что известно всем без исключения знакомым Чернышевского: он, Чернышевский, совершенно не умеет говорить прогуливаясь. И вообще терпеть не может ходить по комнате или саду, он двадцать лет абсолютно не гуляет; прогуливаться для него, по собственным словам, «скучно и противно». Так что, если бы ему не разрешили войти в беседку, он «тотчас бы уселся на скамью, если бы скамьи не было… пошел бы к г. Костомарову сидеть в комнатах; если бы нельзя было сидеть в комнатах, …все время простоял бы, прислонившись к стене или дереву, или лег бы на землю, но гулять не стал никак и ни за что». Но вся штука в том, что никакой не Яковлев, а он, Чернышевский, сидел в беседке и курил папиросу. И может подтвердить сие фактами, чего не может Яковлев. Курил в беседке. Только вот напечатать прокламацию не просил. Да и просить не мог. Даже при всем своем доверии к г. Костомарову, ежели бы оно, конечно, было. Как явствует из судебного дела самого Костомарова, в то время шли в Москве аресты лиц, обвиненных в тайном печатании, да и станка вроде бы уже не было. Тут в пору назад рукопись требовать, а не о печати просить! Смехотворно!
