— Об этом поговорим после. Приезжай сейчас же! Закир попал в милицию!
— Как?! Что ты сказала?! Сона! Сона! А, черт! Алло! Алло! Ах, эта идиотка!..
Он выбежал из-за стола, заметался по кабинету, лихорадочно размышляя по поводу только что услышанного, и первое, что он подумал, было: "Черт возьми, до чего же все это сейчас некстати!"
Участковый уполномоченный, майор милиции с бледной незапоминающейся фамилией, которую Тогрул, конечно, забыл через минуту после того, как узнал, маленький, вытянуто-кругленький человечек, напоминающий букву "о" или же яйцо, с бегающими, а точнее — шарящими глазками, принял Тогрула очень учтиво и вежливо, покосился на его значок на лацкане пиджака и по-простецки, по-крестьянски втолковал ему, что делает Тогрулу большое одолжение, отпуская Закира, ограничившись одним только отеческим внушением {под глазом у Закира набирал силу, цвет и припухлость свежий синяк, и ясно было, какого рода внушение имел в виду майор), потому что тут, значит, не что-нибудь, а попытка устранения с оружием в руках должностного лица при несении службы, а короче и понятнее будет, значит, вот что: Закир с ножом в руках бросался на милиционеров, и случай он, майор милиции (он с кошачьей улыбкой, которая особенно не понравилась Тогрулу, повторил свою бесцветную фамилию), должен был зарегистрировать и оценить как особо опасный, могущий привести к особо опасным последствиям, но так и быть…
— За подобные внушения, — не дал ему договорить Тогрул, кивая на синяк на лице Закира и чувствуя, что майор начинает заговариваться, не переходя с ложно отеческого тона, какой взял в самом начале разговора, на более приемлемый и уже пора его поставить на место: — За подобные внушения, — повторил он, выдержав грозную паузу, — я с тебя, скотина, штаны сниму, уже не говоря о погонах! Вот увидишь! Пошли, Закир!
И Тогрул, не оглядываясь, уверенный, что этот ничтожный милиционеришко не посмеет задержать его сына даже после его, Тогрула, заявления о штанах и погонах, шагнул к дверям, пнул их ногой и вышел на улицу, где ждал его шофер в машине, не выключив по приказу Тогрула мотор. Тогрул и Закир, молчаливые и мрачные, уселись в машину.
— Домой! — сказал Тогрул шоферу. И всю дорогу они молчали.
Плохи мои дела, вся эта канитель со взяточником-преподавателем, как и следовало ожидать, раскручивается стремительно и здорово задела меня, кроме того, по моей протекции в институт устроились в разное время еще несколько болванов, их тоже трясут, и весьма успешно вытряхивают из них все нужное и ненужное, которое со страху они сами моментально вспоминают в помощь следствию. Вот такие дрянные дела. Что ж, не повезло, да, не повезло, вполне мог бы проскочить… Как будто другие не делают, не берут и не дают, не обманывают, не шантажируют… Да… Другие… Думай только о себе… Был у меня дружок студенческих лет, иностранец, алжирец, учился у нас в Баку на инженера-нефтяника, я сейчас вспомнил его потому, что вдруг пришли на ум слова, что он говорил мне давным-давно, пять лет пожив в нашем городе. В этом городе, — признался он мне как-то в крайнем изумлении и полном непонимании, все стараются надуть друг друга, все друг друга обманывают, обсчитывают, обвешивают, обдуривают, заставляют ждать и не приходят, дают слово и не сдерживают, в крайнем случае, если не удалось меня обсчитать, допустим, в магазине, мне всучат рваный рубль или трешку, такие, что их нигде не примут. Здесь надо быть всегда настороже, чтобы тебя не обманули. Почему это так? Ты не знаешь? — и после того, как я неопределенно пожал плечами, он учтиво спросил: — Ты не обиделся?.. Нет, конечно, я не обиделся, нельзя обижаться на то, что есть, и постоянно делать вид, что все наоборот. Я ведь отлично знал, что он прав, потому что я сам был одним из тех, кто привык обманывать и кто всегда настороже, чтобы не обманули его самого. Что это я вспомнил о нем, об этом алжирце? Впрочем, кто-то ведь должен попадаться, кого-то должны время от времени наказывать, дабы не было повадно другим. Надо философски относиться к жизни, надо понимать, что несчастья и катастрофы в частной жизни такое же запланированное явление, как и радостные события… Да! Что это я? Философствую… Подумать только! Философствую на грани беды! Философ… Философ без трусов… Ведь то, что сейчас, в настоящую минуту происходит, независимо от меня — это катастрофа! Я уже не говорю о том, что надо забыть, перечеркнуть свою мечту о теплом местечке в каком-нибудь посольстве где-нибудь в приличной загранке, но и все, все остальное может полететь кувырком, все, что медленно, упорно собиралось, с трудом достигалось, с жуткими усилиями пробивалось, все, что нажито благодаря уму, энергии, изворотливости, хитрости, чутью, деловым качествам, благодаря, в конце концов, трудолюбию, а как же, качество, которое тесть, старый осел, не хочет признать за мной, но которое, несомненно, имеется во мне среди остальных хороших и необходимых качеств, потому что иначе куда же девать бессонные ночи, проведенные над обдумыванием того или иного шага, что необходимо предпринять, чтобы обезоружить своих врагов.
