Когда они дошли до городулинского дома, Алексею Иванычу снова стало плохо.
5
Он пролежал дней десять. Антонина Гавриловна делала все, что предписывали врачи, и еще кое-что от себя. Последние годы гипертония мучила Городулина уже не раз.
Звонил начальник Управления, справлялся, как здоровье Алексея Иваныча, предлагал путевку в санаторий. Разговаривала с ним Антонина Гавриловна громким оживленным голосом, и это Городулину не понравилось.
— Обрадовалась, — проворчал он;— Любишь чуткость… Невелико дело — звонок.
— Ладно, ладно, не капризничай. Тебе все плохо: не позвонил — худо, позвонил — тоже худо. Не знаешь уж, к чему и прицепиться.
— В санаторий не поеду, — сказал Городулин.
— Это почему?
— А чтоб не привыкали, что я болен.
Из Челябинска вернулся Белкин. Когда он пришел проведать Городулина, Антонина Гавриловна успела предупредить его в прихожей, что врачи категорически запретили Алексею Иванычу разговаривать о делах.
Белкин загорел на Южном Урале, приехал счастливый: Гусько Владимира удалось схватить, его везли в Ленинград по этапу. Подробности распирали Белкина, но в комнате сидела Антонина Гавриловна и бдительно штопала носки. Да и лицо Городулина было непривычно небритое, запухшее, нездоровое. От всего этого Белкин стал разговаривать каким-то жалким, больничным голосом.
— Ты что, простужен? — недовольно спросил Городулин.
Белкин откашлялся и уже более громко соврал, что его прохватило в вагоне. Они пили чай тут же у постели Алексея Иваныча, на тумбочке. Антонина Гавриловна спросила, как в Челябинске с продуктами.
— Исключительно все есть, — сказал Белкин, у которого не было времени, да и нужды бегать по магазинам: он питался в столовках.
— А промтовары?
Навалом. Я даже купил себе два носовых платка: забыл дома положить в чемодан…
— Что нашел во время шмона? — спросил вдруг Городулин, мрачно до той поры молчавший.
У Белкина сделалось растерянное лицо, он выпучил глаза и покосился в сторону Антонины Гавриловны.
— Сейчас же прекрати, Алексей! — оборвала она мужа. — Никаких шмонов. Я знаю, что это — обыск.
— Ты у кого служишь, у нее или у меня? — спросил Белкина Городулин.
Поговорить так и не удалось. Чтобы не выглядеть совсем уж глупо, Белкин стал длинно рассказывать содержание кинофильма, который он видел в Челябинске. Не сказал он только, что пошел в кино потому, что следил за одной санитаркой, у нее ночевал Гусько. Картину он смотрел урывками, и теперь, в пересказе, Антонина Гавриловна никак не могла понять, кто кого бросил и от кого был ребенок.
— Какой-то он у тебя бестолковый, — сказала она мужу, когда Белкин ушел.
— Да он и картины-то не видел, — досадливо отмахнулся Городулин. — Пас, наверное, кого-нибудь в кино.
На другой день в Управлении к Белкину подошел Лытков и спросил, как самочувствие подполковника.
— Замечательно! — ответил Белкин. — Уже поправился.
Лытков покачал головой:
— Такими вещами, как гипертония, в его возрасте не шутят.
С назначением Феди Лыткова, хотя его и не отпустили на курорт, дело затягивалось. Кадровики совсем уж было подобрали ему место, но начальник Управления все еще не подписывал приказа. Пока Лытков числился за городулинским отделением, поскольку оттуда он и уехал в Москву на учебу.
В отдел кадров он теперь зачастил. Отношения у него здесь сложились хорошие. Его даже доверительно посвящали в некоторые подробности кадровой кухни.
Высокий, подтянутый блондин, с очками без оправ на тонком нервном носу, заместитель начальника отдела кадров, походил на молодого профессора; в наружности его, в лице, был только один недостаток: когда он разговаривал, в углах его рта закипала пена, и на это было неприятно смотреть. Он всегда приветливо встречал Лыткова и разводил руками.
— Не подписал еще. Лежит в папке у него на столе. Может, ты сам попытаешься пройти к нему?
— Да нет, я погожу, — обиженно говорил Федя.—
Зачем я буду подменять тебя…
— Картина по нашему Управлению, вообще, довольно странная, — улыбался блондин-кадровик. — Я тут прикинул процент работников с высшим образованием; знаешь, на каком мы месте по РСФСР?.. — Он сделал паузу, как перед выстрелом. — На третьем!.. Ну не смешно ли?
