– Удивительно! – произнёс магик и потрогал голубей.
Они окоченели. Сеня чуть слышно дышал и смотрел на отца мутным взглядом. Пузырь со льдом лежал в головах, подушка был мокрая, и хотя в номере было жарко, но холодом веяло от этого крошечного существа, с вытянутыми ножками, с длинными иссохшими ручками, которые судорожно ловили одеяло.
– Главное, что голубки? задохлись, – говорила Марилька, придавая этому обстоятельству огромную важность. – Розалия Валентиновна сказала, что ежели голубки? задохнутся, так это к ним, значит, болезнь перешла, а из мальчика вышла.
Магик промолчал. Он наклонился над сыном и поцеловал у него руку. Когда он поднял голову, Марилька увидела, что по его щеке катится слеза.
– Так вот, Марилька, – начал он, отворачиваясь и стараясь глядеть в окно, – теперь Сене лучше, и поедем со мною в клуб… А сюда я пришлю женщину от Розалии Валентиновны, и она досмотрит…
– Какую женщину? – вскричала Марилька.
– Да ты мне, Марилечка, нужна для вечера…
– Убирайтесь! – сказала Марилька, побледнев. – Обойдётесь и без меня! Как это я брошу ребёнка, хотела бы я знать? На чужие руки? Какие вы варвары, ах, какие вы варвары, Павел Климентьич!!! – заключила она и разрыдалась.
Никогда магик не слышал от жены ничего подобного. Он был всегда груб, а она всегда ласкова. Прежде он избил бы её. Но сегодня что-то не позволило ему поднять на неё руку. Он только вздохнул и, нахлобучив цилиндр, вышел.
VIII
О своём горе магик рассказал Розалии Валентиновне. Ласковое выражение лица доброй женщины сменилось на минуту злым.
– Эки нежности! – сказала она в сердцах. – Да неужели ж вы не можете без неё? Как-нибудь уж постарайтесь, Павел Климентьич! Не возвращать же билеты! Шутка ли! Сколько мы затратили!.. А барышню я вам найду… Вот муку приняла на себя! Ванечка! А, Ванечка! – обратилась она к мужу. – Пошли-ка ты кого-нибудь за Пашкой… Пашка будет кстати! – сказала она магику. – Золотая девочка!
Через несколько минут явилась Пашка. Она была рыженькая и в веснушках. На ней было модное драповое пальто, белый платочек, съехавший на затылок, фильдекосовые буракового цвета перчатки, а чёрные кругленькие глазки бегали как у зверка.
Розалия Валентиновна объяснила ей, что от неё требуется.
– Выдумали! – закричала Пашка. – Ха-ха-ха!
Однако, она согласилась примерить корсет и пошла с магиком в маленькую уборную, находившуюся при зале. Пашка нисколько не стыдилась и хохотала, чувствуя прикосновение пальцев магика, когда он затягивал ремни. Нос его налился кровью.
– Отлично, – сказал магик со вздохом облегчения и с любезной улыбкой.
– Я вас видела, – лукаво проговорила Пашка, поворачиваясь.
Корсет сидел на ней точно вылитый, спускаясь, с одной стороны, по бедру, до колена.
– Где вы меня видели?
– У судьи… Помните, вы шли, а я лежала на диване.
– А!
Магик взял её за руку и подвёл к станку. Станок состоял из массивного стального шеста, вбитого в пол эстрады. Магик пристегнул пряжки корсета, Пашка была приведена в горизонтальное положение, поднята на воздух и, громко взвизгивая, красная от испуга, капризно трясла свободной ногой.
Магик улыбнулся. Общество Пашки спасло его на несколько минут от тоскливых мыслей… Он освободил её и принялся за окончательные приготовления: к вечеру.
Смерклось.
Стены продолговатого зала были тёмные, тоненькие колонны поддерживали по бокам потолок, с которого спускалась бронзовая люстра на двенадцать свечей. Венские стулья тесными рядами стояли по обеим сторонам полотняной дорожки, которая вела на эстраду. Магик метался по залу, расставлял столы, прибивал коленкор, смотрел, какой эффект производят издали магические канделябры, забегал в кассу и торговался с публикой, потому что некоторые, например, думский бухгалтер, требовали значительной скидки с назначенных цен за места.
Когда уж стемнело, и всё было готово, магик побрился в уборной и надел фрачную пару. Он принял торжественный вид и стал говорить вполголоса.
Пришли музыканты: первая скрипка, вторая, кларнет, контрабас. Этот последний инструмент, находившийся в распоряжении слепого еврея с белой бородой и белыми пейсами, отбрасывал огромную тень, которая ползла по всему залу, загибалась и дрожала на потолке. Первый скрипач был франт, хоть и в длиннополом кафтане, и закурил папироску. Дувид Зурман спорил с другим музыкантом, у которого было бледное лицо со вздутыми красными губами.
