Самое гадкое, что мы поверили, будто Лешке все дозволено, даже не задумывались, кто ему дал право командовать, не сомневались в справедливости его поступков.
Вы спросите, причем здесь марки? А при том, что он оказался филателистом!
Как-то вечером, когда время отбоя уже подошло, а спать еще совсем не хотелось, Оспищев вытащил из тумбочки кляссер. Это альбом такой, только в нем марки не клеятся, а закладываются за целлофановые полосочки.
Мы сгрудились около Лешкиной койки. Таких кляссеров никто из нас сроду не видал: листы в нем держались пружиной, вмонтированной в твердые, словно стальные обложки. Стоило их отогнуть, и пожалуйста — вынимай любой лист. Или вставляй.
Но кляссер — это еще не все. Ребята даже рты пооткрывали, когда увидали хранящиеся в нем марки.
Однако больше всего нас поразили не кляссер и не марки. В конце концов, кляссер с марками мог подарить ему богатый дядюшка. А вот знания! Их не купишь и не подаришь. Когда мы заспорили про «Павильон Украинской ССР» — какого года эта марка, Лешка усмехнулся:
— Пятьдесят пятый! Эх вы, филотелята!
Кто-то стал размышлять вслух:
— «Украина» и в сороковом была, и в пятьдесят пятом. На одной — крупно, только вход, на другой — издали. Вот только не помню, на какой как…
— А мне наплевать на твои входы-выходы, понял! Запомните, детки, пятьдесят пятый год — номиналы все насквозь по сорок коп, пятьдесят шестой — по рубчику, а сороковой понакручено: первая марка — десять копеек, вторая — пятнадцать, потом тринадцать штук по тридцать, предпоследняя — полтинник, а конец — шестьдесят. Хотите проверяйте, хотите — нет! У меня, как у Кио, — без промашки!
Он достал из-под подушки каталог и протянул Стасику Стрижаку. Все сошлось — Леха не сделал ни одной ошибочки!
Теперь уже на него смотрели с восхищением даже те, кто никогда марок не собирал.
И вот тут-то в палате появился новенький. Его привел Борис — наш вожатый.
— Принимайте Юраню Юрасова! Он болел, поэтому запоздал… И чтобы через полчаса все спали!
Борис, конечно, мог разогнать всех, приказать, чтоб мы заснули немедленно, но он был умный вожатый, потому не стал отдавать невыполнимых приказов.
В другое время приход новенького стал бы событием, а тут все были так увлечены, что на него никто не обратил внимания.
Лешка в это время демонстрировал свою марку из серии «Челюскинцы»:
— У меня только одна — Валерий Водопьянов. И та — гашеная. Чистая — двадцать восемь рубчиков, гашеная — двенадцать!
Вот тут-то новенький и подал голос:
— Ты перепутал. Водопьянова зовут Михаил, Валерий — это Чкалов. Чкалов совершил первый полет через Северный полюс в Америку с Беляковым и Байдуковым, а Водопьянов спасал челюскинцев в тридцать четвертом и высаживал папанинцев на льдину в тридцать седьмом.
Откровенно говоря, я тоже знал, что Лешка ошибся, но делать ему замечание…
И тут догадался: ведь новенький не знает Леху Оспищева, не знает, чем ему грозит это незнание!
— Это же Леха! — шепнул я.
— Ну и. что? — удивился он. — А я — Юра. Можно и Юраня.
Все с недоумением уставились на него. Парень как парень, ничего особенного: рост средний, весовая категория обычная, лицо круглое, волосы светлые, чуть рыжеватые. Что еще сказать? Улыбка у него была какая-то особенная — солнечная. Вот вроде бы человек говорит: я к вам иду с добром, все, что у меня есть, ваше, я вас всех уважаю и верю вам, верьте же и вы мне!
Может быть, эта улыбка и Лешку обезоружила. Во всяком случае он даже не закричал, милостливо согласился:
— Пусть Михаил. Не в том счастье! Все едино — за «чистого» двадцать восемь!
Из кляссера выпала марка и залетела под соседнюю кровать. Несколько человек, стукаясь головами, бросились ее поднимать. Нашел марку Валера Лупиков.
— Возьми себе! — небрежно сказал ему Лешка. — Ерунда, гашеный «Бернс», двадцать копеек по каталогу. Есть еще один, с надпечаткой, так это да! И надпечатка-то всего ничего: две даты и черточка между ними, а цена ого-го! Бери, бери, помни Лехину доброту.
Прояви такую щедрость кто-нибудь другой, никто и не заметил бы, подумаешь, двадцатикопеечную марку подарил! А вот Лешке Оспищеву и двадцать копеек в заслугу засчитывались.
