Пришла она в контору, ну туда, где марки делаются, а там как раз этот «Тургенев». Смотрит она на марку, а у самой в глазах туман, губы дрожат, только одно повторяют: «Ты один мне поддержка и опора», «Ты один мне поддержка и опора». Потом все-таки пересилила себя, стала читать. А в голове — строчки из письма сына, те самые, где он перепутал «правдивый» и «справедливый». На марке-то правильно было вначале написано, а она взяла и исправила на неправильно, не нарочно, конечно, а просто она к этому «справедливый» привыкла и не сомневалась, что так и надо! Вот откуда та ошибка взялась, хотите верьте, хотите нет!
— А сын ее правда погиб? — спросил кто-то из девочек. — Я читала, что про многих думали, будто погибли, а они потом нашлись живые — в партизанах или в плену.
Мне тоже очень хотелось, чтобы мой Саша Колесников не погибал, к тому же казалось, что сделать это совсем не сложно, только придумать поинтереснее, как именно он спасся. Однако за меня ответила Жанна Анатольевна.
— Погиб! — жестко сказала она.
В классе установилась тишина. Только слышалось прерывистое посапывание перегревшегося эпидиаскопа.
Учитель выключил его, и в ту же секунду зазвенел звонок. Никто не вскочил, не бросился к дверям, даже не заговорил. Все смотрели на классного, ждали от него каких-то слов, а каких — сами не знали.
Но не дождались. Он резко повернулся и вышел из класса. Даже журнал оставил.
Сейчас я понимаю, каких душевных усилий стоило ему дотянуть в нашей школе до конца учебного года. Он все-таки дотянул.
А первого сентября к нам пришла Жанна Анатольевна. Навсегда.
Потом мы узнали, что Валя-Валентина защитил диссертацию и успешно работает в каком-то учреждении с очень длинным названием.
История третья, детективная, рассказанная Славой Бедриковым.
Зовут меня Слава Бедриков. Мне 14 лет. Марки серьезно я начал собирать совсем недавно, год назад, после «Текстильщика». Раньше тоже собирал, только без системы, все, что попадалось. А в «Текстильщике» — это пионерский лагерь — такая история произошла. Я вообще лагерей не люблю, езжу потому, что родители просят, им ведь тоже отдохнуть надо, а девать меня некуда, у нас обе бабушки городские.
Что вам сказать о «Текстильщике»? Лагерь как лагерь, не хуже, не лучше других. Все бы ничего, если бы не Леха Оспищев. Подмял он нас сразу. Точно как в том примере, который в учебнике по русскому языку на какое-то правило приводится: «Мужик и охнуть не успел, как на него медведь насел».
Был Оспищев старше всех на два года, его и принимать не хотели, но потом все-таки приняли. В строю он стоял правофланговым. И рассуждал по-взрослому. Только всегда у него выходило, будто все кругом подлецы и жулики. Когда в первый день Игорь Савченко сказал, что кормят в лагере знатно, Леха иронически бросил:
— Дите… Это поначалу, для затравки. Поглядишь, как они через неделю кошелки с нашими продуктами таскать станут! Ты думаешь, чего они сюда работать идут? Все жулики! И повара, и вожатики!
— Вожатикам-то что красть? — удивился я.
Леха только руками развел от моей недогадливости:
— Эх-ма, куда это я попал? Детский сад да и только! Начальник объявлял, что будут экскурсии в город?
— Объявлял. Ну и что?
— А то, что повезут нас в электричке. Билет в один конец — двадцать пять копеюшечек. Туда и обратно — пятьдесят, полрубля! А нас тридцать гавриков. Сосчитай, сколько это получается? Пятнадцать рэ! Потом еще в театр повезут, в зоопарк. И все по пятнадцать! Вот тебе и вечерок в ресторане.
— А билеты?
— Ты что — притворяешься? — накинулся на меня Оспищев. — Да не берут они никаких билетов. Кто у пионеров проверять станет! А если и спросят, то билеты у старшего, а он в другом вагоне! Теперь понял?
И так всегда: о ком ни заговорит, обязательно испачкает.
Удивительный был у него нюх, как бы это сказать, на несчастья, что ли… Через пару дней он уже знал, что Стасик Стрижак боится темноты, Валера Лупиков, впервые приехавший в лагерь, скучает по матери, а отец Игоря Савченко отбывает пятнадцать суток за хулиганство.
Непокорных Оспищев бил. Делал он это мастерски: и больно, и никаких следов. «Анатомию, — говорит, — знать надо!»
