Лео повернулся к маме. Она склонилась над книжкой. А ведь сейчас она должна была смотреть на экран! Мама — непослушная девочка. Это она включила «Боба-строителя», значит, она тоже должна его смотреть. Лео нравилось сидеть у себя в комнате и разрисовывать фломастером стену, но мама привела его в гостиную и включила «Боба-строителя». Лео не очень любил этот мультик, зато он нравится маме. Она его включила — значит, должна смотреть.
— Мама, не цитай книзку. Смотли «Боба», — сказал он.
— Что? — Мама подняла голову.
— Не цитай книзку. Смотли «Боба». — Лео столкнул книжку с ее колен.
— Я просто хотела дочитать гла… — Она осеклась. — Ну ладно. Я буду смотреть «Боба-строителя». — Мама повернулась к телевизору.
— Мо-одец, мамочка! — Лео потрепал ее по колену. — Мо-одец!
Лео в возрасте двух с половиной лет
Мне нужно покурить.
Больше всего на свете мне сейчас нужно покурить. Это поможет мне успокоиться, снизит жар в крови, а то мне кажется, что она вот-вот вскипит. Дым создал бы физический барьер между мной и Мэлом, хотя духовного барьера, разделяющего нас в машине, вполне достаточно. Не знаю, кто из нас решил не разговаривать с другим, но мы не разговариваем.
Прошло уже пятнадцать минут с тех пор, как мы уехали из дома наших друзей, и все это время мы провели в гробовой тишине. Злость нашего молчания заглушает, кажется, и мерный рокот мотора, и наше дыхание, и тихое пощелкивание где-то в недрах машины. Домой ехать еще минут пятнадцать, и всю дорогу мы будем молчать. Это уж точно.
А самое худшее — и при мысли об этом у меня возникает ощущение, словно тупой нож врезается мне между ребер, ковыряет мою плоть, пытаясь найти так и не зажившую рану, — Мэл считает, что не сделал ничего плохого. Он действительно думает, что не сделал ничего плохого.
Я искоса смотрю на него. Зубы сжаты, желваки играют, карие глаза потемнели, он не сводит взгляда с дороги. Тело напряжено, костяшки пальцев побелели, так сильно он сжимает руль. Когда он меняет передачу, мне кажется, что он вырвет рычаг с корнем.
Он выставил нас на посмешище среди всех этих людей, а теперь сам же еще и злится.
Мне и вправду нужно покурить.
Я думаю о пачке сигарет — она спрятана в упаковке тампонов под мойкой в ванной. Сигареты ждут меня. Я щелкну зажигалкой, затянусь и вдохну сладостный дым. Сигареты исцелят меня, обнимут изнутри.
Мэл не знает, что я курю. То есть он думает, что я иногда курю на вечеринках или на работе, чтобы составить компанию шефу. Но он не знает, что каждые три-четыре дня я покупаю новую пачку сигарет, что хрустальная пепельница спрятана в кустах у нас за домом, что я пользуюсь ополаскивателем для рта, чтобы скрыть улики. И он уж точно даже представить себе не может, что эти сигареты спасают его от удара топором по голове.
— Ну что, Стеф, Мэл, когда вы заведете детей? — спросил у нас Винс.
Мы все сели ужинать. Приходилось терпеть привычные подколки Винса — ему нравилось подтрунивать над людьми. Впрочем, сегодня его шутки были необычно безобидными. Жена Винса, Кэрол, пригласила нас на ужин, и он хотел развлечь нас. Вот что он делал. Винс никого не хотел задеть, просто он был уже пьян. Даже когда он входил в раж и его шутки становились все неприятнее, он никогда не выбирал меня или Мэла объектом своих насмешек. Как никто не говорил о войне, так никто не говорил и о нашей бездетности.
После его фразы в комнате воцарилась тишина. Многие опустили головы и уставились в свои тарелки, кто-то пытался скрыть свою заинтересованность. Поэтому я поняла, что они говорили об этом, пока мы с Мэлом не приехали.
В этом-то и состоит опасность опозданий на встречу с друзьями. Они начинают судачить о тебе. Обсуждать тебя. Препарировать твою жизнь, отношения, взгляды. Они полагают, что знают все обо всех. Знают, в чем твоя ошибка, как справиться с твоей проблемой, как наладить твою жизнь. Они явно обсуждали нас с Мэлом и решили, что для полного счастья нам не хватает ребенка. Десять лет супружеской жизни не имели для них никакого значения. Главное — у нас нет детей.
