…
Евгений Евгеньевич сел на постели, свесил ноги, попал ими в тапочки, дотянулся до халата. Встал, отодвинул оконную занавеску. Вид голой, уходящей за горизонт пустой степи навевал сейчас не тоску, но тоже тихую печаль. Которая согласно восточному мироощущению, суннитскому, кажется, есть благо, поскольку мы печалимся о собственном несовершенстве перед лицом Бога. Здешняя тишина поначалу оглушала, но теперь Евгений Евгеньевич научился слушать ее, различая обертона: тишина переливалась, подчас позванивала, иногда низко гудела. И в этой благодатной печали и тишине нужно бы думать о своих грехах — сколько раз ты кривил душой или, хуже того, сознательно лгал, сколько раз уступил из слабости, когда должен был сказать нет, и сколько зла ты причинил другим людям или хоть огорчил своим высокомерием. Нет-нет, в отношениях он бывал деликатен, не мочился в рот партнеру, не обмазывал ему лицо собственным калом, не приковывал к батарее и не стегал плеткой, как делали, было ему известно, некоторые. И никогда не насиловал, всегда по обоюдному согласию, он умел добиваться доверительности. Со своими мальчиками он был добрым, один называл его даже дядя Женя, хоть это и вызывало у Евгения Евгеньевича отвращение, перешедшее вскоре в глубокую враждебность…
Евгений Евгеньевич уже почти уверился в своей добропорядочности, как его размышления прервали какие-то звуки, резкие и неприятные в тишине, похожие на шипение. Он пошел туда — телевизор действительно шипел и потрескивал, показывал заставку. Евгений Евгеньевич опустился в кресло и подумал: странно, он определенно телевизор не включал — в первый день только, послушал восточные песнопения и скоро выключил. На заставке витиевато, вязью, но по-русски, было написано: показывает отель Халва-Палас.
И почти сразу на экране возникло лицо Равиля Ибрагимова. Белая медуза на его бритой голове на экране была особенно отчетлива.
— Вы получили аванс, Евгений Евгеньевич, — доброжелательно обратился Равиль с экрана к Евгению Евгеньевичу. «Ч» в его имени в устах Равиля звучало жестко, не по-московски.
Евгений Евгеньевич нимало не удивился. Он полагал, что современная техника — новейшие технологии, так писали в газетах — может решительно все. Впрочем, с тем же равнодушием он относился и к политике. Так человека могут оставлять равнодушным самые хитроумные трюки, коли он совершенно не интересуется их секретами. Тем не менее, Евгений Евгеньевич сделал попытку встать с кресла, как если бы перед ним появился человек, старший по заслугам и положению.
— Сидите, сидите, — продолжал Равиль. — Освоились в нашем отеле? Что ж, теперь можно приняться за работу.
— Я готов, — пробормотал Евгений Евгеньевич, загипнотизированный. — А когда… когда вы приедете? — спросил он с интонацией младшего брата, забытого на даче.
— Я приезжаю только один раз, — загадочно ответствовал загадочный заказчик. — И один раз спускаю собак. Повторяю, работа не сложная. А вам — так раз плюнуть. Вы должны написать торжественную речь, которая будет произнесена на церемонии. План отеля у вас есть.
Экран погас.
Евгений Евгеньевич запахнул халат и беспокойно заходил по гостиной. Нужно было бы махнуть на все рукой, но ведь он получит еще столько же, вспомнил Евгений Евгеньевич, напишу-ка я ему эту речь, но для какой церемонии? И что значит хамоватая фраза про собак? Евгений Евгеньевич погрузился в раздумья. Как можно писать речь, не зная повода. По какому поводу спич, вопросил он в воздух, ему никто не ответил. Он громко спросил опять, уж не рассчитывая на ответ: это будет торжество по случаю открытия? И опять ответом ему было молчание. Стало муторно — похоже, с ним играют в какую-то игру, правил которой не объяснили. Да, но деньги-то лежат в сейфе, целых сто тысяч — сказочная щедрость. Что ж, решил Евгений Евгеньевич, сочтем это молчание за знак согласия. Итак, речь по поводу торжественного открытия черт знает где и черт знает зачем возведенного шестизвездочного отеля.
Евгений Евгеньевич расчехлил компьютер, установил в кабинете на письменный стол, розетка была расположена удобно, под правой рукой, провод питания не мешал, нажал кнопку — экран осветился. По давней привычке, прежде чем начать работать, Евгений Евгеньевич разложил пасьянс. Сошелся сразу, на экране сверху вниз посыпались розовые лепестки в виде сердечек — хороший знак. И Евгений Евгеньевич быстро, как один он только умел, когда нужно было сочинить рецензию или наметить план лекции, набросал текст. Перечел, не понравилось. И это был уже плохой знак. Если текст не удавалось набросать одним махом, значит — предстояла утомительная работа по переделке, и, чаще всего, всякий новый вариант выходил хуже предыдущего. Скажем, сомнительно, что обращение
