Шторы были плотно задернуты. Дверь заперта на ключ, засов задвинут. Две лампы выбивались из сил, стараясь осветить длинный стол. На одном его конце громоздилась кипа газет и журналов. Буквы алфавита, неровно вырезанные из их страниц, тянулись вдоль стола четырьмя неровными рядами. Две руки, неуклюже орудуя клеем, составляли новое послание. Клей то и дело капал на стол и на пол. Руки и в школе-то были неловки по части всяких ремесел, обладатель их вечно ходил в последних учениках. В этот воскресный вечер они почти уже закончили очередное послание — заглавные буквы в середине слов, точки не там, где им положено быть, буквы скособочены под разными углами. Творец послания начал посмеиваться, сначала тихо, потом, когда с посланием было покончено, почти истерически. Завтра оно отправится в Лондон. А там письмо попадет в неприметный почтовый ящик Уэст-Энда. Руки в последний раз разгладили буквы, раздернули шторы; смех утих.
— Лондон всегда представлялся мне куда более интересным в эти утренние часы, — говорил Роузбери Пауэрскорту, пока они шли от дома Роузбери на Баркли-сквер к Мальборо-Хаусу, где им предстояло встретиться с личным секретарем Сутером. Сеялся, опрыскивая шляпы богачей и кепки бедняков, редкий дождик. В четверть девятого на улицах было уже не протолкнуться — не от экипажей богатых людей, но от тех, кто делал жизнь богачей беззаботной, доставляя им ветчину, гусей, трюфели, устриц, ящики шампанского. Груженные углем телеги терлись боками о более высокие экипажи мойщиков окон; мальчишки местных пекарей раздавали на тротуаре поварятам огромные караваи. Там и сям виднелся какой-нибудь дворецкий или старший лакей, озабоченно вертевшийся вокруг мебельного фургона, наставляя грузчиков, чтобы те поосторожнее вносили столик времен королевы Анны в прихожую да не зацепили бы перил, когда потащат его по парадной лестнице наверх.
Аристократами раннего утра были управляемые ливрейными кучерами экипажи больших лондонских магазинов — бледно-зеленые из «Фортнум энд Мейсон», темно-зеленые из «Харродз», темно-синие из «Берри Бразерз энд Радд». В самом конце Баркли-стрит, там, где она вливается в фешенебельную артерию Пикадилли, трое угольщиков яростно спорили с молодым турком из «Джастерини энд Брукс» о том, кто кому должен уступить дорогу.
— Не думаю, что предстоящая нам встреча окажется легкой, — говорил лорд Роузбери, не без изящества проскальзывая мимо заехавшего на тротуар фургона бакалейщика. — Всякий, кто имеет дело с королевской семьей, должен для начала проплыть между Сциллой и Харибдой, коих изображают два личных секретаря. Сэр Джордж Тревельян, постельничий Виктории, и сэр Уильям Сутер, блюститель принца Уэльского, подняли проволочки до уровня искусства и довели умение напускать туман до глубин, которые и не снились Никколо Макиавелли. Они редко говорят «да». Они редко говорят «нет». Однако они обращают любые переговоры в опасное странствие между двумя этими крайностями, в коем неосторожного путника ожидает обилие шквалов, а надежда добраться до конца пути довольно мала. Одно дело решить послать за вами, мой дорогой Пауэрскорт. И совсем другое — предпринять что-либо из того, что вы предложите. Полагаю, у вас имеются крохи идей, коими вы сможете украсить нынче утром наш скромный стол?
— Имеются, — улыбнулся Пауэрскорт, приостанавливаясь, чтобы взглянуть на арсенал, выставленный в витрине одного из самых роскошных и самых дорогих оружейных магазинов Сент-Джеймс-стрит.
— Я провел немало времени за чтением в Лондонской библиотеке. И еще больше, беседуя с двумя моими сестрами, вращающимися в кругах, которые соприкасаются с публикой из Мальборо-Хауса.
Младший лакей провел их в расположенный на третьем этаже кабинет личного секретаря. То была большая, хороших пропорций комната с высокими потолками и высокими окнами, выходившими на простор Сент-Джеймсского парка.
— Могу я представить вам казначея и управителя Двора Его Королевского Высочества генерала сэра Бартла Шепстоуна? — сэр Уильям обладал безупречными манерами хорошо вышколенного придворного.
