Те, что первыми бросились к берегу, бросив бесполезные более кулеврины, могли бы рассчитывать на успех, если бы не мешали друг другу. Перепрыгивая с льдины на льдину, они не думали о том, как помочь своим отстающим товарищам, напротив, зачастую отталкивали их, чтобы самим выиграть крохи времени, тающие еще стремительнее льда. То один, то другой, не удержавшись на краю, падали вниз, на них налетали прочие, еще одержимые иллюзией спасения и, окутавшись брызгами кислоты, тоже метались среди льдин.
Канувшие в голубую жидкость подо льдом, уже не возвращались обратно, разве что мелькал на мгновенье над поверхностью стремительно теряющий кожные покровы череп, но и он спустя несколько секунд превращался в истончившиеся полупрозрачные слюдяные пластины, за которыми была видна лишь стремительно растворяющаяся мякоть мозга.
Те, что не устремились к берегу сразу, выиграли немного времени, но и только. Отрезанные от спасения, они обречены были метаться между промоинами, поскальзываясь на хрупком льду, удержаться на котором было уже не в человеческих силах. Один из наемников попытался перемахнуть прыжком на соседнюю льдину, но, перемахнув через смертоносную трещину, поскользнулся на самом краю. Истошно крича, он полетел спиной вниз – никто из его товарищей, балансирующих на той же льдине, не поспешил подать ему руку. Он ушел под воду тяжело, почти без всплеска, и несколько секунд судорожно бился у самой поверхности, вздымая брызги и осыпая ими мечущихся на льдине людей. Брызги осыпали их точно картечь, прожигая одежду и кожу под ней, заставляя их терять последние остатки выдержки и благоразумия. Сразу двое или трое, не удержав равновесия, упали следом, не успев даже вскрикнуть, и камнем пошли ко дну.
Тот, что метался у поверхности, нашел в себе силы уцепиться за край льдины и последним отчаянным усилием вытащить себя из воды, но, увидев его, уцелевшие истошно закричали.
Плоть стекала с него, как воск с детской куклы, обнажая серые прожилки костей и тающие мышечные волокна, лицо превратилось в маску из розовой пены, исторгающую из глазных провалов пузырящуюся мутную жижу. Захрипев остатками глотки, это страшное существо, исчерпав запасы заложенных в нем сил, рухнуло обратно в воду, окатив брызгами тех несчастных, что еще оставались на льдине.
Похоже на зрелище Страшного Суда, отстраненно подумал Гримберт, с той лишь разницей, что мертвецы не обрастают плотью, готовясь предстать перед Всевышним, а лишаются ее…
Кто-то из наемников завизжал, впившись пальцами в лёд – его сапоги принялись источать грязно-серый пар, и там, где они таяли, не видно было ни кожи, ни костей, одну лишь вязкую и быстро растворяющуюся массу с редкими вкраплениями хрящевой ткани. Другому переворачивающаяся льдина хлестнула водой в лицо – и тот мгновенно захлебнулся собственным криком, когда половина его лица стекла прямиком в подставленные ладони, оставив между плавящимися пальцами лишь неестественно белые бусины зубов.
Гримберт выбрался на берег, тяжело переставляя ноги и расшвыривая вокруг себя осколки льдин. Жидкость, водопадами стекавшая с брони, заставляла снег под его ногами таять, испуская едкий серый пар, но Гримберт не обращал на нее внимания – она уже не несла для него опасности.
Выбрался. Благодарение райским кущам и всем кругам ада – выбрался.
Оказавшись на суше, он не смог побороть искушения и заставил доспех развернуться. В этом не было никакой насущной необходимости, но грех любопытства требовал знать, какими были последние минуты маркграфа Лотара де Салуццо на грешной земле.
И он не был разочарован.
В другое время Лотар бросился бы к берегу одним из первых, он всегда был чертовски сообразителен для старого развратника. Но его тело сослужило ему плохую службу. Сохранившее в себе слишком мало деталей от человеческой анатомии, оно оказалось придавленным собственным весом ко льду. Тщетно его многочисленные конечности, хрящевые отростки и увечные беспалые руки пытались оттолкнуться, он смог лишь перевалиться на бок, да так и остался лежать, исторгая из дрябло колышущейся глотки потоки проклятий вперемешку с испуганными всхлипами:
