Но он не собирался терять ни единой секунды времени, рассматривая ее.
Прочь. Высвобожденная мощь реактора, направленная в сервоприводы ног, сорвала доспех с места с оглушительным скрежетом. Где-то под броней протестующе взвыли сочленения и валы, задребезжали гидравлические цилиндры, зазвенели вывороченные со своих мест заклепки. Чудовищное напряжение для старой развалины, простоявшей бог весть сколько времени в снегах. Архаичной, жалкой, почти бессильной. Но сколько бы сил ни осталось в ее изношенном стальном теле, Гримберт собирался высвободить их без остатка.
Он бросил доспех полным ходом вперед, к ближайшему склону. Кто-то из людей Лотара не успел убраться у него из-под ног и почти мгновенно, треснув подобно спичке, превратился во влажные комья из алого и белого, скользящие по стремительно трескающемуся льду.
– Стреляй! – истошно завизжал позади Лотар. – Стреляй, собачье семя!..
Двое или трое сумели быстро сориентироваться и даже дали залп. Гримерт не услышал выстрелов, лишь ощутил мягкий удар в спину и жалобный звон брони, но не остановился, даже чтоб проверить повреждения. Сервоприводы уцелели, это сейчас было главным. Это – и стремительно приближающийся берег.
Еще один выстрел звякнул по наплечнику, выбив короткий сноп искр. Видно, хваленому венецианскому наемнику не хватило выдержки, чтобы выверить прицел. Неудивительно – ему приходилось без помощи подпорки удерживать на весу тяжелый ствол кулеврины, стоя на дрожащем льду, расходящемся жилами голубых трещин. Прочие, кажется, и не думали стрелять. Только сейчас поняли, что преданность нанимателю может забрать у них те секунды жизни, что еще оставались в их распоряжении.
Рев Лотара походил на отзвук какого-то чудовищного музыкального инструмента, вышедшего из мастерских ада, совмещая в себе ревущую мощь церковного органа с истошным визгом «беню кож»[54] – омерзительного инструмента бретонских язычников, состоящего из кожаного бурдюка с дюжиной трубок.
– Пали, говорю! Пали! Залпом, черт вас дери!
Кажется, его крики уже не имели силы. Даже преданные венецианские наемники, хорошо знавшие цену многим вещам на свете, первое место в своем прейскуранте отводили собственной жизни.
Кто-то, завопив, уже провалился под лёд и теперь, выронив оружие, визжал от боли, пытаясь впиться в край стремительно истончающимися пальцами. Кого-то окатило жидкостью из пролома – и он беззвучно катался по снегу, пытаясь сорвать с себя дымящуюся одежду. Кто-то… Гримберт заставил сенсоры смотреть строго вперед, отключив периферийное зрение. Он не знал, что за дрянь заключена подо льдом, как не знал и того, вступит ли она в реакцию с бронированной сталью. Единственное, что он знал уже доподлинно – эта дрянь очень любит органику. Любую органику. Где-то позади вновь закричал Лотар, но в этот раз уже не от ярости – не то от боли, не то от ужаса – страшно закричал, во всю силу своих многочисленных легких…
Гримберту не хватило до берега каких-нибудь пятнадцать метров. Стремительно истончающийся и дробящийся лед какое-то время мог выдерживать взгроможденный на него вес, но двадцать три тонны рыцарского доспеха были чрезмерной ношей.
Льдины вдруг поднялись прямо перед ним, с хрустом переломились и опрокинули его вниз, в непроглядную бездну, полную пенящейся жижи. Прочь от него, рокоча в динамиках, устремились созвездия из воздушных пузырей. Подобно душам праведников, они тут же устремились вверх, переливаясь в струях рассеянного солнечного света, он же камнем пошел ко дну, как и полагается всем грешникам.
* * *
Гримберт инстинктивно дернулся всем телом, как пловец, пытающийся всплыть на поверхность, но доспех лишь неуклюже шевельнул орудийными стволами, тщетно пытаясь имитировать движения хозяина. Жидкость подо льдом, может, и не была водой, но своей плотностью слишком уступала этой груде стали.
Выбраться. Гримберт едва было не активировал экстренное открытие бронекапсулы, но мысль эта, хвала Господу, истаяла сама собой, как только он сообразил, что будет, когда бронекапсулу захлестнет этой дрянью. Черт, он, пожалуй, растает еще до того, как успеет вытащить из черепа нейроштифты…
